ханжа на цветок не походила, это точно. Скорее, на какой-нибудь пирог, набитый начинкой до отвала. С утра пораньше ей вступила в голову гениальная идея. Мне надо работать. С такими успехами в школе я далеко не пойду. Вот уж точно, и не мечтай ни о каких там литературных курсах! (А я мечтал почище иного влюблённого) Тётя Флёр решила испоганить мою жизнь сразу после школы. Да ещё и дядя её в этом поддержал. Хорошо, оставим это на потом. Вступило этой даме в голову, что из меня со временем выйдет хороший садовник! Я же не говорю, что она станет отличной старухой лет через двадцать! А она станет. С какой дури она взяла, что мне захочется садоводством убиваться – я так и не понял. Видать, ей запало в душу, что я разбираюсь в растениях. В лекарственных в том числе. Люблю ботанику. Наша учительница по ботанике была славной женщиной. Когда кто-то бегал по её кабинету и ломал цветы, она громко ругалась: «Паразиты!» Вот это правильный подход. Так их, всех моих надменных сотоварищей. Ну и тётя Флёр решила, что паразитом мне не бывать, по крайней мере, не за их с дядей счёт. Вот так рассказываешь байку из своей молодой жизни, а тебе ставят на вид, что ты ничего не делаешь.
Я прочёл в газете, что выставка Либермана прошла с большим успехом, но ему стало в конце нехорошо. (Ох, как я радовался, пить надо меньше! Сердце прихватило! У Жоржа не сердце прихватило, его нет, а печень. Не хочу хвастаться, но в его возрасте не надо пить так, как в моём. Кстати, а ведь в нашу последнюю встречу это я был навеселе, а не он!) Я – трудный подросток, а он – грязный старик. Почувствуйте разницу, ему пятьдесят один! Пора-пора, Либерман, закругляться. Мне не важно, на какой свет ты отправишься, но солнце ты загораживать мне не будешь и расходовать мой кислород – не будешь! Надышался, нагрелся, испоганил многим жизнь (я знал от Жака, что Дениз – третья жена паршивца), но не знал, являюсь ли я рекордом его пакостей. Возможно, что и нет, и не надо тянуть на себя терновый венец. Мне хуже всех! Очень удобная позиция. Последние дни августа прошли без шума и ярости, я не был обкурен, я не был пьян, я собирался в школу и вёл у себя в дневнике записи. В том дневнике, который личный. Жаль, но его придётся сжечь. Я не могу оставлять такие записи при себе. А не записывать туда важное я тоже не могу. Я люблю помнить, как можно дольше. Я записываю в дневник мрачные стихи и зловещие планы. Последние – в самых общих чертах.
С наступлением осени время начинает идти быстрее, заставляя меня собраться с силами. Я не разговариваю с Жаком. Дал ему прозвище «Жако», дескать, он повторяет чужие остроумные фразы и высказывания, не в силах сказать ничего своего. Это сработало: Либермана-младшего стали дразнить, и он окончательно во мне разочаровался. Дружба умерла. Получилось. Я от него отделался, я это чувствовал. И он тоже. Я остался без друзей и проблем. На уроке математики, которая давалась мне хуже, чем всё остальное, я вспомнил, что забыл о перчатках. Именно в самые неподходящие моменты мне вступают в голову верные мысли! А что если на бите останутся отпечатки моих пальцев? Я её, конечно, выкину, но мало ли? Я очень
