в армию; в одиночку мсье Лафитт не справился бы. Ада жаждала создавать новые модели и порою предлагала изменить форму воротника или разрез кармана, но каждый раз встречала отпор. Мсье Лафитт, насупившись, грозил ей пальцем: non. Нет.
Спустя неделю они со Станисласом переехали из вонючей комнатенки в небольшую мансарду на бульваре Барбе, в лучшей его части и ближе к месту работы Ады. Благодаря мсье Лафитту и консьержке, мадам Бретон, Ада пусть коряво, но заговорила по-французски, ей даже удавалось объясниться с клиентами.
Не верилось, что идет война. В городе было тихо, и оттого война казалась выдумкой, хотя на улицах, в барах и кафе солдат только прибывало. Здания по углам обкладывали мешками с песком, а в парках и на площадях строили бомбоубежища. Мужчины и женщины ходили с противогазами, перекинутыми через плечо.
– Даже проститутки, – отметил Станислас. – Интересно, как они занимаются своим ремеслом с этими штуковинами на головах?
Им противогазы не выдали, но Станислас раздобыл парочку, а когда принес их в мансарду, постучал пальцем по ноздре, мол, не спрашивай, где достал.
– Дельце образовалось, – только и сказал он.
Ада любила его, любила его таинственность, и обаяние, и странный акцент, что иногда сгущался, а иногда рассеивался в зависимости от того, насколько спокоен или взволнован был Станислас.
Время от времени завывала сирена, но ничего не происходило, а по ночам окрестности накрывала беспросветная тьма. Ткани становились дефицитом, по крайней мере хорошие ткани, и Ада теперь кроила одежду более облегающую и меньшей длины и на швы оставляла впритык.
– Чем ты занимаешься целый день, пока я на работе?
Они сидели в «Бар дю спорт». За два месяца в Париже они сделались завсегдатаями этого бара и, прежде чем съесть ужин, обязательно выпивали по бокалу красного вина. До коктейлей в «Смитсе» этой выпивке было далеко, и тем не менее, отправляясь ужинать, Ада старалась принарядиться. Мсье Лафитт позволял ей забирать остатки и обрезки, и, спасибо новой моде на простые фасоны и укороченные подолы, Ада соорудила вполне презентабельное теплое платье на выход, не считая нескольких повседневных юбок и блузок. А когда мсье Лафитт отдал ей старую одежду, принадлежавшую, по его словам, его дяде, ныне покойному, Ада перешила ее для Станисласа. Мадам Лафитт одарила ее слегка поношенным зимним пальто, и Ада приспособила его для себя. Станисласу не помешал бы новый пиджак, и мсье Лафитт намекнул, что, возможно, ему перепадут излишки армейской ткани. В общем, они сводили концы с концами, да и у Станисласа опять завелись деньги.
Отношения между ними были почти как раньше, в прежние беззаботные деньки, но с некоторой разницей. Теперь они были мужем и женой. Незаконными, но все же супругами.
– Я буду ласков, – сказал он в первый раз, – и надену резинку.
– Что?
– Галошу. Или как там эти штуки у вас называются?
Ада не знала. До нее долетали обрывки разговоров девушек
