дурные гуморы пациента на землю в саду, на тонких стенках остался буро-коричневый круг.
Держа чашу в холодной искрящейся воде Влтавы, Маркета скребла и скребла ногтями засохшую на ободке кровь, а когда уже оттерла пятно, вдруг почувствовала, что сверху на нее кто-то смотрит. Она подняла голову и пробежала глазами вверх по каменным стенам, уходившим от берега к самому замку.
Стоявшая там, высоко над бегущими водами, женщина была белой как снег, – в белых атласных одеждах и легкой, почти прозрачной накидке, окутывавшей ее бледные руки. Завязанный сбоку широкий серый пояс стекал вниз длинными белыми складками. Длинные, завитые колечками волосы – по моде столетней давности – были цвета сена.
Женщина грустно улыбнулась Маркете с высоты дворцовой стены, и та от неожиданности разжала пальцы. Чаша упала в воду и стукнулась о камень. Спрятав грязные коленки под суровым домотканым платьем и мокрым передником, девушка исполнила неуклюжий реверанс. Дама на стене была, наверное, из рода Рожмберков, знатной семьи, владевшей замком и бывшей для горожан такой же властью, как и король. Склонившись в поклоне, Маркета увидела надколотую чашу и представила, что скажет мать. Пациенты отца, особенно из тех, что побогаче, всегда обращали внимание на такого рода вещи.
Когда она подняла глаза, женщина в белом уже исчезла. Девушка подобрала пострадавшую посудину, положила ее в мокрый передник и, повернувшись, с тяжелым сердцем поплелась домой.
В таверне дяди Маркеты частенько останавливались венецианские торговцы, и за воскресным обедом, когда собиралась вся семья, он пересказывал услышанные от них истории. Дядя Радек никогда не был женат и всю жизнь кормился тем, что готовила его сестра. Непонятно на каком основании он полагал, что место за столом Пихлеров даровано ему по праву рождения, независимо от того, может или нет семья позволить себе лишний рот.
Вечером следующего после исчезновения дамы в белом дня Радек, по своему обыкновению, сам пригласил себя на обед. Когда все возносили молитву, Маркета бросила на дядю быстрый взгляд исподлобья и увидела, какими голодными глазами он смотрит на еду. Приготовленные ее матерью блюда возбуждали его так же, как пса возбуждает сучка в течку. На кнедлики он взирал с такой жадностью, что девушка даже покраснела. А это с ней случалось нечасто – работая с матерью в бане, она повидала всякого.
После того как Пихлеры воздали хвалу Господу за его щедроты, Зикмунд кивнул, произнес традиционное «доброго аппетита» и преломил хлеб.
Пока Люси наливала в миску суп с капустой и чечевицей и накладывала кнедлики с печенкой, ее братец Радек набивал рот свежим хлебом, испеченным днем близнецами. Так, жуя хлеб, он и обращался к присутствующим, отчего его словам приходилось пробиваться через бурый комок мякиша.
– А еще один торговец, богатый, привез для Рожмберков всякие красивые ткани и драгоценности. – Он приложился к кружке с пивом и отправил в рот кнедлик. – Говорит, напрасно только время потратил – золота у них нет, и его товары
