и семейство Рожмберков.
Катарина была пухленькой, и мука с сахарной пудрой постоянно собирались в складках ее влажной кожи, откладываясь на шее, в ложбинке между грудями, в изгибах локтей и между пальцев. Светловолосая озорница, она ко всему относилась легко и надо всем смеялась, как будто была постоянно под хмельком на бесконечном праздничном пиру.
Поклонников у дочери мельника хватало с избытком – как не влюбиться в девушку, столь страстно любящую жизнь, и чья семья к тому же готовит масляные бисквиты для благородной знати? Сидя на бережке и болтая ногами в прохладной воде, подружки обменивались девичьими секретами. Тут-то Катарина и поведала Маркете о своем самом большом желании: провести целую ночь с сыном кузнеца, дать ему попробовать вкуса ее кожи, и чтоб он вылизал каждую ее сладенькую складочку, каждую потайную щелочку.
Слушая это признание, Маркета заговорщически хихикала, зная наверняка, что мечта подруги никогда не сбудется. Отец относился к выбору дочери неодобрительно и косо поглядывал на паренька с вечно потным и чумазым лицом и грязными от копоти пальцами. Мельник небезосновательно считал, что Катарина может привлечь жениха и получше – может быть, мясника или даже богатого торговца.
Мало того, мельник вообще запретил дочери проводить время в компании какого бы то ни было мужчины – пусть, пока он не подыщет подходящего ухажера, держится женского общества. Катарина выбрала Маркету, чем немало удивила последнюю – и зачем первой городской красавице водиться с дочерью кровопускателя?
Но смешливую толстушку привлекал сильный, независимый характер подруги и восхищала ее страстная, непреходящая тяга к наукам. Она с увлечением слушала рассказы Маркеты, которая, в отличие от большинства женщин, умела и любила читать.
Зимой девушки с удовольствием катались в своих башмаках на деревянной подошве по обледенелой мостовой холмистой Мясной улицы, скользя и падая под улюлюканье и свист мясников. В перчатках без пальцев, закутавшись поплотнее в шерстяные накидки и притопывая, чтобы не замерзнуть, рубщики мяса с удовольствием хлопали отважным девчонкам. Щеки у Маркеты горели румянцем после нескольких часов в сырой, душной бане, а бледная кожа Катарины розовела и блестела, как глазированный пирожок.
Они были неразлучны, и, когда встречались, особенно в такие вот теплые, «ленивые» деньки, Катарина могла часами расчесывать и заплетать длинные волосы Маркеты.
– Какие у тебя необычные, прелестные волосы… Во всем мире таких нет, – вздохнула она. – В них все краски, какие только бывают в девичьих волосах. Янтарь, каштан… Посмотри-ка! Светлая прядка, совсем как у меня! А вот эта иссиня-черная, будто вороново крыло. Такие же у той цыганочки, Руби. О, а это!.. – И Катарина вдруг вырвала у подруги волосок.
– У-у! – взвыла та.
– Огненно-рыжий! Как у ведьмы Аннабеллы, – поддразнила ее дочь мельника, поднимая волосок к свету. – У тебя, наверное, заколдованные волосы!
– Не
