вздымать руки к небу. Те немногие, чье сознание было лишь частично искалечено, просто оставили все свои дела и с улыбками смотрели на нас и тот бедлам, что мы устроили. Все мы были полумертвыми скелетами, запертыми в убогих серых стенах, которые не приносили ничего, кроме боли, но сейчас наша с Тимом радость заражала других пациентов. Они смеялись, раскачивались в такт, который сами же для себя и установили, пытались танцевать. Некоторые даже пели. Санитары попытались не реагировать на гомон, поднявшийся во дворе, и позволили нам почувствовать совсем немного свободы.
Правда, эта свобода продлилась недолго.
Время прогулки закончилось, и всех снова призвали к тишине. Те, кто отказывался повиноваться, были награждены новыми ударами и синяками. Постепенно радость и надежда, которую Тим успел подарить больным, угасла. Мы снова вернулись в лечебницу, где нет места подобным чувствам. Снова я услышала тихие всхлипы, стоны, истерический смех и безумное бормотание.
– Вот увидишь, – прошептал Тим мне на ухо, когда мы шли по полутемным коридорам лечебницы в сторону спального корпуса. – Однажды все будет именно так, как я тебе рассказал.
Прежде чем нас снова растолкали по палатам, Тим сжал мое запястье своими прохладными руками и, подмигнув, ушел с несколькими больными и санитарами в другую сторону.
Следующий день не многим отличался от предыдущего. Разве что сегодня нас не отправили на прогулку, а заперли в большом и душном зале всего с одним окном. Будто пытаясь компенсировать нехватку солнечного света, которому просто неоткуда было взяться, строители сделали в этом зале одно окно, идущее от самого пола и до потолка. Конечно же, по обе стороны от стекла были кованые решетки, а вид выходил на каменные стены, но это было хоть что-то.
Продавленное и затертое кресло у этого самого окна было моим любимым местом в лечебнице. Мне не было дела до карандашей и красок, которые валялись на столах в середине зала. Не было дела до пианино, которое беспрерывно издавало играемую каким-то больным какофонию. Я плевать хотела на макраме и другое рукоделие, которым занимались другие. Все, что мне было нужно, это лишь один-единственный взгляд на небо.
Не важно, была ли это плохая или хорошая погода. Я любила солнечную погоду, когда по бескрайнему нежно-голубому простору плыли пушистые облака. Любила грозовые серые тучи, которые так часто пугали других больных. Любила звезды и луну на темно-синем или черном полотне. Тим разделял мое увлечение, и мы часто сидели в креслах у окна, пытаясь увидеть какие-то фигурки в облаках.
Но сейчас Тима в зале не было. Наверное, ночью ему стало плохо и теперь над ним в очередной раз издевались уроды в белых халатах, смеющие называть себя врачами. Я не могла пойти к нему, не могла даже спросить у санитаров или медсестер, что с моим другом. Нам никогда не отвечали. Поэтому приходилось лишь ждать.
Двустворчатые двери, рядом с которыми всегда дежурили санитары, с неприятным скрипом открылись, и в зал
