только одного «о» для того, чтобы напоминать премудрого царя Соломона, считал себя человеком образованным и необыкновенно умным.
– Как здоровье доньи Домингвиты? – остановил он меня вопросом. – Хорошо ли на нее подействовала сушеная малина, которую я ей принес в последний раз?
– О, превосходно! – ответил я, хотя не имел ровно никакого понятия о ее действии.
– Вот сегодня вечером я принесу ей порошочки, после которых она совсем помолодеет, или я не буду отец Салмон! Но какие у тебя прекрасные груши! – прибавил он, запуская руку в мою корзинку. – Ты мастер покупать!
И, взяв пару груш, он сначала понюхал их, затем опустил в широкий рукав своей длинной одежды, без всякого позволения с моей стороны, и прибавил:
– Передай ей, что сегодня вечером я зайду к ней порассказать о важных политических новостях.
– Вот вы все знаете, отец Хозе, – произнес я, сгорая от любопытства, – не можете ли вы объяснить мне, зачем приближаются французские войска?
– Если бы ты хоть наполовину был так умен, как я, то ты понял бы, в чем дело, – ответил он. – Разве ты не знаешь, что Наполеон возвысил Францию после всяких интриг и революций? Разве ты не знаешь также, что у нас есть человек, подкапывающийся под святые основы церкви? Зная все это, трудно не понять, что французские войска идут только для того, чтобы наказать этого нераскаянного грешника и заклятого врага духовных начал.
– Неужели же сеньор Годой не только светский интриган, но и враг духовенства? – спросил я, удивленный таким скоплением отрицательных качеств у фаворита.
– Без сомнения, – ответил монах. – А если бы нет, то по какой же причине он стал бы вводить реформы в монашеских орденах, отрывать монахов от монастырской жизни и посылать их дежурить в городские больницы? Он готовит также проект, в силу которого у нас будут отняты земли и отданы в пользу народных школ земледелия. О, если б все, что говорят, было правдой, – продолжал он, снова запустив руку в мою корзинку, – то было бы очень хорошо. Но мы ждем только Наполеона, в надежде, что этот несравненный полководец избавит нас от тирании и отдаст испанский престол принцу Астурийскому Фердинанду, на благоразумие и опытность которого мы все надеемся.
Сказав это, он взял из корзинки вторую пару груш и горсть кизила и вновь опустил в свой широкий рукав. Я решил поскорее расстаться с этим образованным человеком, разговоры которого стоили мне так дорого.
Конечно, я узнал не особенно много, но понял, однако, что почти все относятся с презрением к Годою, считают его интриганом, грабителем, безнравственным человеком и даже врагом церкви. Кроме того, я ясно видел, что Фердинанд, принц Астурийский, пользуется всеобщей любовью, что на него возлагают самые радужные надежды и многого ждут от его дружбы с Бонапартом, войска которого уже вступили в Испанию, чтобы идти на Португалию.
Я снова зашел на рынок, чтобы пополнить опустошение, учиненное монахом в моей корзинке, и отправился домой.
Но
