остановил его знаком.
– У вас, любезная, превосходный почерк, – пробормотал Тюрк и пригласил восхититься вместе с ним Грушевского. – Обратите внимание на эти черточки в заглавных согласных, такие бывают у высоких стройных брюнеток.
– Хм… – сконфузился за компаньона Максим Максимович. Он покраснел как рак, оказавшийся в кастрюле с кипятком. Несмотря на совсем краткое знакомство с юными Колей и Соней, ему стало стыдно перед ними за грубияна компаньона. Он шепотом одернул Тюрка: – Иван Карлович, бог с вами! Вы, верно, не обратили внимания, она ведь совсем слепая… Как, помилуйте, она могла что-то написать?
– Ну, что вы, со зрением у нее проблем нет, – не отвлекаясь от текста, возразил Тюрк. Грушевский не мог припомнить, чтобы хоть раз Иван Карлович поднял глаза на гостью. – Она отлично заметила и мой перстень, и ваши часы. С глазами все в порядке, чего нельзя сказать о речи.
– Еще бы, – возмутился, еле сдерживаясь, Максим Максимович. – Она же немая! Надеюсь, еще и глухая, и не слышит, как вы издеваетесь над несчастной!
– Вот эти точки и запятые определенно говорят о проблемах с речью, но не о полном ее отсутствии, – продолжал, ничтоже сумняшеся, князь. – Одну секундочку, это не картавость, это… да, совершенно верно, это акцент.
– Да кто ви такой ест?! – с заметным польским акцентом завопила вдруг женщина, выпучив глаза на Тюрка. Куда делись ее кроткий вид и благочестивое выражение невинного лица? Грушевский, открыв рот, во все глаза наблюдал за невиданным перевоплощением религиозной до ханжества книгоноши в разбитную и грубую бабенку, видавшую виды и тертую, как прошлогодний калач. Женщина распрямила угодливо согбенную спину и уперла руки в крутые бока. – Лайдак! Як сен поважашь! Как ви посметь оскорблять невинный пани со святыми книгами?!
– Судя по первой профессии, невинность не самая сильная ее сторона, – увлеченно воскликнул Тюрк, не обращая внимания на фурию, готовую выцарапать ему глаза и уже растопырившую для этой цели пальцы. – Обратите внимание на соединения между буквами в словах и расстояние между полями. Боюсь, из-за недостаточного самоконтроля и крайней вспыльчивости особа эта вряд ли будет процветать, промышляя без напарника, который сможет вовремя ее останавливать…
Тут дверь с грохотом отворилась, и давешний буфетчик, схватив мошенницу за шиворот, ловко выволок ее из купе, приговаривая на ходу:
– Простите, господа, не доглядел-с! Мешают тут господам, иди, иди, бог подаст!
Через секунду после того, как захлопнувшаяся дверь сыграла роль театральных кулис по завершении представления, публика опомнилась. Грушевский и Коля вскочили. Максим Максимович открыл дверь и выглянул в коридор, но не увидел ничего, кроме сиротливо поблескивавшей тележки с брошенными на произвол судьбы пирожками.
– Улепетнули! – восторженно констатировал Коля, выглядывая из-под локтя Грушевского.
