И как это я её раньше не замечал?»
– Пожалуйте на сцену, кто в первом акте! – воскликнул он, подымаясь из-за стола. В голосе его затрепетали какие-то новые нотки захватывающей жизнерадостности, и на окружающих они подействовали, как шампанское на утомленного человека.
– Катя! Милая… Спасибо! – прошептала Соня. Она верила, что сестра это делает только для нее. Катерина Федоровна поглядела на Соню большими глазами, но промолчала.
На репетициях она ничем не проявила себя; была застенчива и угловата; только голос её низкого тембра и интонации её прекрасно подходили к бытовой роли.
– Сойдет, – ласково говорили все. – Да… эта, пожалуй, обыграется… Не такой балласт, как сестрица, – замечал «резонер», сам лет пятнадцать игравший в кружках и считавший себя за знатока.
– Что она? Барышня? Замужем?.. Кто такая? – спрашивал Тобольцев Засецкую, провожая её домой. Она рассказала все, что знала от Конкиных. Назвала цифру заработка.
«Вот она какая!» – подумал он и на другой же день так заметно изменил свое обращение с сестрами Эрлих, что ревнивая Засецкая это почувствовала первая.
XII
Спектакль на этот раз был очень удачен. Засецкая превзошла себя в роли Лидии в «Блуждающих огнях».
– Боже мой… Какие умопомрачительные туалеты! – жаргоном уличной газеты восторгалась Конкина, вбегая в уборную и поднимая худенькие плечи до ушей. – Неужели опять от Дусэ?
– В четвертом от Дусэ. Вчера только получила…
– Ска-жи-те! Воображаю, как вы волновались!
– Целую ваши ручки, – взволнованно говорил Тобольцев Засецкой. – У вас талант… Была минута… во втором действии… когда у меня слезы зажглись в глазах…
У неё запылало лицо.
– Как я счастлива! Если б вы знали, что для меня ваша похвала!
Чернов в роли Макса был недурен, главное, он казался настоящим баричем. В последнем акте он имел огромный успех. Монолог прочел с неподдельным подъемом.
Леля никуда не годилась, и Соня, вспоминая поэтичную сцену признания, думала: «Если б теперь мне дали эту роль! Что я сделала бы из нее!..» Она уже начинала страдать от ревности. В ней просыпалась и зрела женщина.
Перед самым началом водевиля Тобольцев, с книгой в руках, направился за кулисы, чтоб выпускать артистов. В полусвете он наткнулся на какую-то старуху. Она стояла в валенках, в деревенской шубке, покрытая большой шалью. Шубка была кое-где продрана, шаль тоже довольно ветхая.
– Позвольте, милая, – сухо сказал он ей. – Вы бы посторонились… Сейчас актеры пойдут…
– Небось, барин, без меня-то не обойдетесь… Не очень гоните, – усмехнулась баба. Голос был молодой и знакомый.
Вся кровь кинулась в лицо Тобольцеву.
– Катерина Федоровна!.. Неужто вы?!
– Кухарка, с вашего позволения…
Он схватил её руки, подтащил её к стенной лампочке и с восторгом смотрел в это художественно загримированное лицо, на котором сейчас в молодой улыбке так чудесно
