Мой бордель назывался просто: «Зеленый терем». Я там привечал одну толстуху. При ходьбе ее зад мотался, как два фонаря у входа в «Терем». В постели я колыхался на ней, как лодка на речных волнах. Я часто ездил на ней по улицам, как на кобыле.
Мой тесть, торговец рисом господин Чэнь, стоял за прилавком в халате из черного шелка. Всякий раз, проезжая, я осаживал девку за волосы, снимал шапку и приветствовал тестя:
– Как здоровьице?
Лицо тестя принимало цвет тухлого яйца, а я с веселым смехом ехал дальше. Потом отец говорил, что я несколько раз доводил тестя до удара. Я отвечал:
– Не запугивай меня, ты мне отец, а вот не заболел от злости. Он сам заболел, а теперь на меня валит.
Я знаю, тесть меня боялся. Когда я шагом ехал на девке мимо лавки, он как мышка юркал в глубь дома. Трусил выйти ко мне, но зять ведь должен поприветствовать тестя, так что я орал ему в норку: «Мое почтение!»
Красивее всего было в тот день, когда японцы сдались и национальная армия вернулась в город. Было очень весело, по обеим сторонам улицы столпился народ с флажками, со всех магазинов свисали знамена с белым солнцем на синем небе, а перед рисовой лавкой тестя водрузили портрет Чан Кайши во всю дверь. Трое приказчиков стояли под его правым карманом.
Накануне я всю ночь играл в «Зеленом тереме», и голову было так же тяжело таскать на плечах, как мешок риса. Я понял, что уже недели три не являлся домой, вся одежда пропахла. Я спихнул толстуху с кровати и поехал на ней домой. За нами бежали носильщики с паланкином; когда мы приехали, я отправил ее на нем обратно в «Терем».
Толстуха со вздохами и охами побрела к городским воротам, причитая, что даже Дедушка Гром не бьет в спящих, а она только прикорнула, как я ее опять куда-то погнал. Когда она сказала, что у меня черная душа, я опустил ей между грудей серебряный юань, и она заткнулась. Увидев у ворот столько народу, я воспрял духом.
Тесть был председателем городского торгового союза, я издалека увидел, как он стоит посреди улицы и кричит:
– Все встали, встали! Когда пойдет Армия, всем махать флажками, кричать «да здравствует»!
Кто-то увидел меня и радостно воскликнул:
– Смотрите, смотрите!
Тесть, как только понял, что это не Армия, постарался затеряться в толпе. Я пришпорил толстуху:
– Но! Но!
Под насмешки, несущиеся с обеих сторон, толстуха побежала рысцой, приговаривая:
– Ночью спишь на мне, днем ездишь, черная твоя душа, ты меня до смерти загоняешь.
Я, осклабившись, кивал и кланялся хохочущему народу, а увидев тестя, придержал перед ним девку, дернув за волосы:
– Тпру!
Толстуха охнула и встала. Я громко произнес:
– Батюшка-тесть, хорошо ли почивали?
Вот уж когда я опозорил его по-настоящему. Он тупо стоял, не шевелясь, с дрожащими губами, а потом пробормотал через силу:
– Уйди, пожалуйста, уйди.
Он говорил как будто не своим голосом.
Конечно, Цзячжэнь знала, что я гуляю в городе. Должно быть,
