надо же, какая удача! Похоже, дело пошло—таки на лад.
– Да, это очень интересный прибор. Он может телепортировать вас в другую галактику?
– Нет, что вы, это простой коммуникатор.
– Ах, коммуникатор! Конечно, как я сразу не догадалась. А скажите…
– Послушайте, вообще—то было бы хорошо, если бы вы связались с властями.
– Вот как?
– Да, да. Я должен спасти Россию от скорой гибели.
– А, я понимаю, понимаю. Ожидается вторжение инопланетян?
– Нет, просто Китай и Белоруссия…
– В них случится зомби—апокалипсис?
– Лена, хватит, – вмешался продавец, – это нехорошо.
– Что?
– Нехорошо издеваться над больным человеком.
– При чём здесь больной? Это просто такая шутка. Ведь правда? – Лена посмотрела на Саламатина.
– Отстаньте от меня, – тихо сказал тот и ушёл, оставив кофе нетронутым.
Между тем темнело. Ещё с полчаса Артур слонялся по улицам; потом нашёл тихий, заросший клёном, черёмухой и бурьяном дворик, залез там в обшарпанную беседку и устроился на узкой скамейке.
…Из лесу потянуло холодом и сыростью; в сухой траве умолкли кузнечики, в кронах деревьев стихли голоса птиц. Солнце исчезло за высокими соснами и берёзами, скатившись на запад, туда, где далеко, за лесом, плескались зелёные, как бутылочное стекло, волны рукотворного моря. Последние золотые лучи проникали сквозь ветви деревьев и падали на беседку, на разноцветные стены домов, на холодную серую землю, освещая их мягким, радостным светом. Какой—то запоздалый пешеход быстрым шагом прошёл по тропинке; под его ногами тихо зашуршали листья. Где—то хлопнуло окно, проскрипела дверь; а Артур всё лежал на скамейке, смотрел на далёкое фиолетовое небо с серебряно—жёлтыми пятнами облаков и, засыпая, думал о том, что вот этот соседний дом – его родное жилище, но он никогда туда не вернётся; что ему уже не посидеть на этом балконе, который было видно сквозь ажурную решётку беседки, и не выглянуть в это окно, что глядело на него своим чёрным квадратным глазом чуть левее. Думал он и о том, что ни Белорусская Федерация, ни Китай не имеют права владеть русскими землями и что он приложит все силы к тому, чтобы уберечь Россию от катастрофы, и о том, что не грустить ему нужно, а радоваться, потому что любой истинно русский (ни я, ни кто угодно другой не сможет объяснить вам, что такое истинно русский и чем он отличается от неистинно русского) отдал бы всё за такой прекрасный шанс пустить историю в другое русло и сохранить величие своей (Белорусская Федерация, в принципе, тоже была вполне себе русской и вообще жилось там неплохо, но она не была своей) страны. Но такие серьёзные мысли не очень—то хорошо думаются, когда твоё тело находится в лежачем положении; глаза Саламатина слипались, и он всё больше отдавался могучей, благословенной стихии сна.
Город засыпал; последние отсветы заката ложились на его улицы, и в этом красно—золотом вечернем свете, что незаметно сменялся голубыми сумерками,
