в далеком Кентукки.
– Хасидская община Sea Gate делает богоугодное дело, – дали мне работу повара в иешиве. Стыдно сказать, мне почти сорок лет, а делать толком ничего не умею. Но жизнь постепенно налаживается, Барух Ашем! – Джеффри снова налил себе в рюмку, и водка в бутылке спустилась ниже нарисованных на стекле гусей. – Вот женился, усыновил Мойше. Не нюхаю и не колюсь… Конечно, Талмуд мне дается с большим трудом, моя семья религиозной никогда не была, отец вообще в Бога не верил. В иудаизме я почти как турист… Знаешь, иногда молюсь в синагоге, и вдруг кажется, что это молюсь не я, а мой двойник. И думаю себе: пусть бы этот двойник так и оставался здесь, в талесе и с Торой, пусть молится, а я бы… сбежал в это время в Кентукки, там такой хороший героин, ты себе не представляешь… чистый, без примесей… – Джеффри вдруг спохватился, словно сам испугался своих слов.
Помолчали.
– Осип, ты ведь еврей, правда?
– Да.
– А твой сын с крестом. И жена тоже с крестом. Как же так?
– Так. Все это сложно объяснить.
Осип взглянул на Тоню, она уже закрыла книгу, собираясь встать. Почему-то сейчас жена показалась ему не столь привлекательной, как обычно. Слишком худой. И подбородок какой-то скошенный. Как на беду, она поправила на груди серебряный крестик, и этот безобидный жест отозвался в его душе еще большим раздражением.
Крестик на груди сына вызывал у Осипа смешанные чувства. Он уступил Тоне, согласившись, чтоб сына окрестили, потому что Арсюшу, по ее словам, она вымолила у Христа после мучительных долгих лет бесплодия. Он помнил ее отчаянье, походы к врачам, нужные и ненужные операции, как быстро таяли собранные деньги, а с ними и ее надежда стать матерью. И как по мере угасания надежды Тоня все больше уходила в религию, к лампадам у икон, а Осип становился молчаливым свидетелем этого удаления жены, не будучи в силах совершить чудо. Он почти не противился, видя, как их квартира постепенно превращается в «келью», где на стенах остается все меньше репродукций картин и фотографий, зато появляется все больше икон. Строгость и твердость Тониного характера вылилась в безукоснительном соблюдении церковных правил. Бог весть, в каких грехах она признавалась и истово каялась тому толстому священнику, который подолгу ей что-то шептал на ухо у алтаря, прикрыв ее голову епитрахилью, и ласково называл ее дочкой. А Тоня плакала. Мог ли Осип после всех ее постов, обетов и слез запретить крестить Арсения?..
– Хочешь, надену тебе тфилин? – предложил Джеффри. – Знаешь, что это за обряд?
– Да.
– По-моему, еще не поздно, – Джефф посмотрел на часы, затем достал из кармана мобильник, набрал номер. – Да, ребе, это я. Хочу надеть тфилин одному очень хорошему еврею, – он подмигнул Осипу. Закончив разговор, спрятал телефон обратно в карман. – Тебе повезло, еще есть время. «Не бойся, ибо Я с тобою. Не отступай, ибо Я – Всесильный Бог твой. Я твоя опора!» – прочитал он по памяти слова молитвы на английском, и Осипу показалось, что последнюю
