свалился. Нет, конечно, он знал. При всей своей обособленности не мог не знать, не слышать разговоров. И на старой квартире, где это обсуждалось часто и с жаром, со смесью брезгливости и зависти к уезжающим, и на работе, где был даже один или два таких случая и где пришлось отсидеть на собраниях, обсуждавших и осуждавших. Знать он знал, но никогда не соотносил этого с собой лично. А в эту минуту так далек был от этой мысли, что с трудом сообразил, о чем говорит женщина.
– Д-да… – выдавил он из себя. – Уезжают…
– Ну? А вы чего же? Вместо того, чтобы дурака валять, бассейны строить? Или вам не хочется?
– Мне? – Соломон Исакович подумал. – А вам? Вам хочется?
– Как всегда, вопросом на вопрос! – женщина вдруг рассмеялась. – Да куда же мне ехать и зачем? Моя жизнь вся здесь!
– И моя…
– Я же здесь у себя дома. Здесь все мои и всё мое. Мне и здесь хорошо.
– А мне, вы считаете, плохо? Здесь не мое?
Женщина пожала плечами.
– Это вам виднее. А я – нет, я среди чужих жить ни за что бы не хотела. Да я и говорить кроме как по-русски не умею!
– И я тоже.
– Как так? – с некоторым любопытством спросила женщина. – У вас же есть свой язык. Я думала, вы все его знаете.
– Нет… У нас дома все по-русски говорили. Разве что дед с бабкой иногда… Нет, не знаю.
– Ну, все равно. Неужели не хочется пожить на своем месте, среди своих?
То, что говорила женщина, было неожиданно и неуместно. Соломону Исаковичу не следовало поддерживать этот нелепый разговор, надо было сосредоточиться на тех вопросах, которые он должен ей задать относительно высылки, как, куда, когда…
– Да у меня там своих никого нет…
– А здесь кто у вас есть?
– Здесь? – ему захотелось пошутить: «Вот вы у меня есть, и Гриша-кататоник, и соседи внизу, которым я испортил квартиру…», но он увидел вдруг, что это выйдет не шутка, а истинная правда, да и слишком очевидно было, что женщина никак не расположена считать его своим, даже в шутку.
– Никого у вас здесь нет, я знаю. Мыкались, как пес у чужой помойки, оттого и фокусы выкидывать стали. А теперь вышлют, еще хуже мыкаться будете. То ли дело у себя жить, среди своих, даже и одинокому.
От этих упорно повторяемых слов «у себя», «среди своих» Соломон Исакович начал испытывать странное чувство. Разум и долгий опыт говорили ему, что чудес не бывает, что на лучшее рассчитывать нечего, а надо всегда быть готовым к худшему, что истинный смысл слов всегда очень далек от их внешнего звучания. Но это «у себя», «среди своих» звучало так, будто снова поманила его та мягкая, упругая теплота и надежность, обхватывающая и поддерживающая тело со всех сторон, которую он испытал ненадолго в новогоднюю ночь. Никакого конкретного облика этому «среди своих» Соломон Исакович придать не мог, оно лишь неудержимо заливало все его существо расслабляющим обещанием тепла, дружелюбия и безопасности. Но поддаваться этому было неразумно и даже рискованно. Чувство это грозило враз разрушить ту внутреннюю сосредоточенность и отрешенность, выработанную долгим трудом и дорогой ценой, которая
