пузатых часов. Удивляется:
– Так день на дворе – у нас тут что, вообще никто не работает?
– Я на пенсии, – с виноватым видом отвечает Анита.
– А я в декрете, – беспечно шлепает себя по пузу Парване.
– А я айтишник, – говорит Патрик.
Уве с Парване снова синхронно качают головами.
Жена Руне не сдается:
– Все-таки, мне кажется, это что-то в самих батареях.
– Ты их продувала? – спрашивает Уве.
Она удивленно мотает головой:
– Ты думаешь, проблема в этом?
Уве закатывает глаза.
– Уве! – строго, как школьная училка, одергивает его Парване.
Уве округляет глаза. Парване отвечает ему тем же.
– Кончай вредничать, – требует она.
– Блин, да кто вредничает?!
Она не сводит с него глаз. Уве ворчит, хочет вернуться в дом, становится в дверях. Все, довольно, сыт по горло. Хотел всего лишь тихо-мирно повеситься. Неужто эти олухи не могут проявить элементарного уважения?
Парване ободряюще обнимает Аниту за плечи.
– Уве вам обязательно поможет с батареей.
– Ох, Уве, ты бы меня так выручил! – просияв, отвечает жена Руне.
Уве, руки в карманах, ковыряет мыском шлепанца отошедший край пленки.
– А мужик-то твой сам этого не может, что ли? В своем собственном доме?
Анита печально покачивает головой:
– Нет. Руне в последнее время очень болеет. Говорят, вроде Альцгеймер. Он, ну понимаешь, ему уже такое больше не потянуть. И вообще он в инвалидном кресле теперь. Тяжеловато, конечно.
Уве кивает, словно припоминая. Словно жена ему тысячу раз об этом говорила, а он всякий раз умудрялся забывать.
– Ну да, ну да, – произносит он нетерпеливо.
Парване впивается в него взглядом:
– Возьми себя в руки, Уве!
Уве стремительно взглядывает на нее, словно собравшись ответить, но затем опускает глаза.
– Ты ведь можешь сходить к ней и продать батарею, это же не так уж трудно? – Парване решительно скрестила руки над животом.
Уве качает головой:
– Батарею не продать, а проду-у-уть надо… ос-споди.
Он окидывает взглядом всех троих:
– Вы что, никогда батарей не продували?
– Нет, – невозмутимо ответствует Парване.
Жена Руне смотрит на увальня с некоторой опаской.
– Понятия не имею, о чем они толкуют, – преспокойно отвечает увалень.
Жена Руне обреченно кивает. Снова смотрит на Уве:
– Если только тебя не затруднит, Уве, ты так бы меня выручил…
Уве стоит упершись взглядом в порог.
– Раньше надо было думать, когда путч в товариществе затевали, – отвечает Уве так глухо, что слова вылетают будто сами собой между чередой деликатных покашливаний.
