ничего не бойся.
Уве покачал головой. Владелец «опеля» понимающе кивнул.
– Ну, как хочешь. Это чистая формальность, Уве. Никто из нас не верит, что ты мог украсть деньги. Ты скажи нам, кто взял их, и все.
Уве смотрит в пол. Проходит полминуты.
– Итак, Уве? – окликнул молчуна владелец «опеля».
Уве молчит. Тут тишину прерывает густой директорский бас:
– Отвечай на вопрос, Уве!
Уве как в рот воды набрал. Глаза приросли к полу. Уверенность на лицах в кабинете меняется на легкое недоумение.
– Уве… ты должен ответить на вопрос, ты понимаешь это? Ты взял деньги? – спросил владелец «опеля».
– Нет, – твердым голосом отвечает Уве.
– Тогда кто?
Уве безмолвствует.
– Отвечай на вопрос! – потребовал директор.
Уве поднимает глаза. Выпрямляется.
– Я не из тех, кто закладывает других, – был его ответ.
Тихо стало в кабинете, немало утекло минут, прежде чем владелец «опеля» продолжил:
– Но, Уве, ты пойми… Если ты не скажешь, кто украл, если найдется свидетель, а то и несколько, которые скажут, что украл ты, а? Нам тогда придется думать, что это был ты, – сказал владелец «опеля» (куда девалась приветливая улыбка).
Уве кивнул. Однако ничего не сказал. Директор пытался прочитать правду по его глазам – словно за карточным столом вычислял, блефует ли соперник. Уве бровью не повел. Директор с досадой сказал:
– Ладно, ступай пока.
И Уве ушел.
Четвертью часа раньше Том, вызванный на директорский ковер, с ходу свалил всю вину на Уве. После обеда отыскались два молодых рабочих из смены Тома и с ретивостью салаг, желающих выслужиться перед старичком, стали кричать, что своими глазами видели, как Уве очистил кассу. Скажи Уве хоть слово против Тома, оно перевесило бы слова Тома. Но Уве ответил на слова молчанием. И потому на следующее утро бригадир велел ему забрать вещи из шкафчика и идти в контору.
Когда он выходил из раздевалки, Том на пороге стал глумиться над ним.
– Мазурик! Мазурик! – шипел он.
Уве прошел мимо, не поднимая глаз.
– Вор! Вор! Вор! – подтянул громко, на всю раздевалку, молодой подпевала, лжесвидетельствовавший против Уве, пока один из стариков, знавших отца Уве, не осадил его, отвесив хорошую затрещину.
– ВОРЮГА! – театрально завопил Том, так пронзительно, что слово это еще несколько дней звенело в голове Уве.
Не оборачиваясь, Уве выскочил на вечерний воздух. Глубоко вдохнул. Он был вне себя. Но не то задело, что назвали вором. Людям его породы мало дела до того, что про них говорят. Нет, ему было стыдно потерять работу, на которую отец положил всю свою жизнь, и стыд этот раскаленным шкворнем жег ему душу.
По пути в контору, куда он направился с ворохом своих спецовок, у
