досадливо заметила:
– Похоже, зря мы с тобой толковали, голубушка. Вижу я, наш прелестник добился, чего хотел.
Мари только смущенно смотрела на женщину и тут же прятала глаза.
– Ах, девочка, да что ж это? – пожалела Жанна. – Ведь никогда он не женится на тебе.
– Знаю, – глухо проговорила Мари, теребя оборку фартучка.
– Да ты, никак, забыла, что с Катрин сталось?
– Не забыла.
– Ай-ай-ай. Парень-то всегда девицу уговаривает, а Луи хоть с десяток уговорит. Слова ласковые слушай, да честь береги.
– Мы любим друг друга, – несмело оправдывалась девушка.
– Вот-вот, милая, и Катрин так же говорила. И где ж она, эта любовь? Вон, на травке играется. Моли Бога, девочка, чтобы все обошлось. А меня не бойся. Думаешь, я ругаю? Нет, Мари, ты чистая девочка, стыд у тебя есть. Если что, так сразу мне говори. У тебя ведь никого нет. А я уж как-нибудь помогу.
Мари взглянула на эту женщину в старом опрятном платье и засаленном фартуке. Ее широкое лицо выражало сочувствие, глаза добрые, заботливые.
– Как я вам благодарна, тетя Жанна, – растроганно произнесла девушка и, быстро обняв ее, бросилась в комнаты.
Луи был не из тех, кто отступает от своих замыслов. Очень скоро ему удалось уговорить Мари позировать. Но пришлось пойти на компромисс и использовать тонкое покрывало, чтобы прикрыть хотя бы часть тела.
Луи взялся за дело серьезно. Велел поставить мольберт, принести масляные краски и разбавители, нашел подходящие кисти. Работа продолжалась несколько дней. Когда маркиз уставал, он бросал кисти и, совершенно счастливый, устремлялся в объятия своей нимфы. Он не показывал холст до тех пор, пока не был нанесен последний мазок. И вот тогда Мари увидела свой портрет. В первый момент она не могла справиться со смущением.
– О Боже, – выговорила она, невольно прикрывая глаза рукой.
– Неужели так плохо? – взволнованно спросил маркиз.
– Я в таком виде… О, Луи, я плохой ценитель. Нужно быть хладнокровной.
– В таком случае, дорогая, придется спросить мнения моего друга, – заявил он.
– Ни в коем случае, – испугалась Мари, – я попробую сказать. У тебя хорошо получилось, правда. И похоже. Я, конечно, не разбираюсь в живописи, но мне нравится, только умоляю – никому не показывай ее.
– Так-то лучше, – Луи еще раз пытливо оглядел свою работу. – Даже не верю, что сам это написал.
– Почему?
– Для меня это слишком хорошо, я же не художник. Вот сейчас моя матушка сказала бы, что я, как последний ремесленник, занимаюсь таким позорным делом.
– Разве писать картины – это позор? – удивилась Мари.
– Это труд. А труд, конечно, позор… для таких, как я.
Мари подошла к картине, посмотрела, грустно улыбнулась чему-то и вернулась к Луи. Устроившись у него на коленях, ласково обняла, едва слышно проговорила:
– Ты пахнешь красками.
– Еще
