Цезарь что-то вспомнил. Он обратился к Аттию Бальбу:
– Дай мне твой кошелек.
Удивленный сенатор протянул ему кошелек, набитый сестерциями.
– Возьми, но, во имя всеблагого Юпитера, для чего он тебе сейчас?
– Я быстро вернусь, – улыбнулся Цезарь, стремительно выходя из таблина. У портика дома по-прежнему стоял инвалид, бессмысленно взирая на пустую улицу. Цезарь быстро подошел к нему и вложил в его руку кошелек.
– За что? – удивился ветеран.
– Где ты потерял руку? – в свою очередь, спросил Цезарь.
– В Испании, – недоуменно проговорил инвалид.
– Вот за эту руку, – Цезарь улыбнулся и отошел от ветерана, заходя в дом. Тот долго смотрел ему вслед. По грубому лицу старого солдата скатилась слеза. Он ее даже не заметил, так велико было его волнение.
– Будь счастлив, благородный Юлий, – прошептал ветеран, узнавший своего квестора по испанской кампании.
Войдя снова в таблин, Цезарь улыбнулся уже широко и открыто.
– Итак, завтра нам предстоит грандиозный спектакль. Схватка между Цицероном и Катилиной. Займем места в первых рядах и постараемся ничего не упустить. А пока пусть нам, наконец, дадут поесть и выпить. Клянусь воинственным Марсом, я умираю от голода.
Глава V
Чего не портит пагубный бег времени?
Ведь хуже дедов наши родители,
Мы хуже их, а наши будут
Дети и внуки еще порочнее.
С самого раннего утра, едва солнце осветило крепостные стены города, к курии Гостилия начали собираться «отцы города». Некоторые сенаторы в силу своей тучности являлись в лектиках и, сходя при помощи рабов у лестниц курии, кряхтя, взбирались наверх. Другие, наоборот, подходили к сенату, оживленно беседуя со своими друзьями или клиентами. От внимания многочисленных праздных зевак, слонявшихся без дела у курии, не ускользнул тот факт, что клиенты многих сенаторов шли вооруженные короткими римскими мечами или облаченные в доспехи. Галерея, и без того ограниченная из-за огромного наплыва посетителей, сегодня просто не смогла вместить всех желающих, тем более что консул разрешил являться на сегодняшнее заседание всем без ограничений.[52]
Только рабам, гладиаторам и иностранцам, не имевшим римского гражданства, вход в курию был запрещен.
Одним из первых в сенат пришел Катон, выглядевший сегодня мрачнее обычного. Он коротко поздоровался с уже подошедшими сенаторами и занял свое привычное место в правой стороне зала, рядом со своим родственником, сенатором Луцием Доминцием Агенобарбом, женатым на его сестре. Вскоре к ним присоединился престарелый Квинт Лутаций Катул, консуляр и
Квинт Гораций Флакк (65—8 гг. до н. э.) – римский поэт-философ. В молодом возрасте был другом Брута, принимал участие в боях в качестве командира легиона – легата, позднее полностью посвятил себя литературному труду.
Без ограничений на заседания сената обычно допускались только старшие сыновья сенаторов.
