люди, выдававшие себя за перебежчиков, которые потом возвращались в СССР и клеймили радио…»[125].
Внутренние конфликты на радио: мировоззренческие столкновения эмигрантов разных поколений
Радио Свобода было открыто для всех, для любых убеждений и эстетики, практически не существовало запретных тем. Однако редакция Русской службы стала в какой-то мере отражением тех разногласий, которые происходили в эмигрантской среде.
Джеймс Кричлоу вспоминает: «Были разные поколения эмиграции. Когда я работал в 53-м году, когда радио начинало свое вещание, было очень мало работников, которые жили в Советском Союзе в последнее время. Были те, которые бежали после революции. Их называли старыми эмигрантами. И была военная эмиграция, люди, которые очутились на Западе после Второй мировой войны, новая эмиграция. Тех людей, которые в 70–80-е годы смогли добраться до Запада, мы называли новейшей эмиграцией. (Среди них был Виктор Платонович Некрасов.) Были, конечно, трения между ними. Как в семье бывают трения между родителями и детьми. Но со временем, постепенно это все налаживалось…»[126].
Главным образом разногласия выражались в отношении к России, к русской литературе. Главный редактор «Нового Журнала» Марина Адамович объясняет, почему, на ее взгляд, не получилось диалога между эмигрантами разных поколений: «Это были совершенно разные люди. Почему мы говорим “Зарубежная Россия”? Разные национальности, разные социальные уровни, разные политические убеждения… Что их объединяло? Объединяло чувство осознания себя в контексте русской культуры и русского языка. Это не этнически русские люди, тем не менее это русские писатели, то есть находящиеся внутри русской культуры. Большую объединяющую роль играла русская православная церковь. Тем не менее эмиграция оставалась разной. Она всегда сражалась друг с другом. Все отстаивали свою правоту, свою идеологическую цельность… Известна такая история, которую эмигранты любят пересказывать, про Керенского, жившего в США. Как некая белоэмигрантка подошла к нему и отхлестала букетом по щекам, сказав своему ребенку: “Вот посмотри! Этот человек погубил Россию”. Это типичный случай… Когда вторая волна появилась, то первая волна не приняла ее, потому что первая волна была консервативна. Они восприняли вторую волну как советских людей, выросших в условиях советской власти. Масса статей была написана против них. Их ругали. Все не совпадало… Тем не менее Роман Гуль выступил в защиту второй волны, потому что он увидел в ней новую смену стареющим эмигрантам первой волны. И в конце концов, их объединила любовь к России. Это не просто красивые фразы – это важный момент в самоопределении эмигрантов. Для первой волны Россия была святым местом, идеальным прошлым, идеальной землей… У второй волны были те же чувства, и эта фанатичная любовь к России их объединила. А вот третья волна, 70-е, это уже была советская эмиграция, национальная эмиграция. Она по-настоящему была советской – по идеалам, по воспитанию,
Там же.
Там же.
