предтечей нового мира:
Хай прикладаються прочани
До переляканих iкон,
Хай прорiкає Первозванний
Царiв, панiв, корону й трон, —
Та з палицею пiлiгрима
У новi села й городи
Прямує тiнь неутолима
Григорiя Сковороди.
Сковорода – едва ли не единственный украинский классик, который выдержал ту кардинальную переоценку ценностей, которая происходила в нашей культуре в 1920-х годах. Даже для самых ярых радикалов того времени он остался знаковой фигурой. Недаром же тогда бытовало мнение, что молодые идеалисты, которых называют «первыми храбрыми», – творцы «октябрьской» Украины – в своих интеллектуальных поисках шли дорогой «от Сковороды к Марксу». Правда, уже совсем скоро выяснилось, что дорога «от Сковороды к Марксу» – это дорога в никуда, дорога от полноты бытия к полному небытию.
И когда поколению детей Второй мировой войны, как скажет юная Лина Костенко, «надоели ведьмовские шабаши фикций», в поисках истины оно снова возвращается к философии и поэзии Сковороды. Именно в ней следует искать истоки культурного и политического сопротивления блестящей плеяды украинских «шестидесятников». Вспомним хотя бы образ Сковороды-«перворазума» в «Индустриальном сонете» Мыколы Винграновского, вариации на темы Сковороды у Васыля Симоненко, Ивана Драча, Бориса Олийныка, Дмытра Павлычко, «Сад нетающих скульптур» Лины Костенко, поэзию Васыля Стуса, который с полным на то правом называл Сковороду одним из своих «лучших друзей», публицистику Ивана Дзюбы и Евгена Сверстюка, сковородиновские исследования Валерия Шевчука… А по ту сторону «железного занавеса» Игорь Костецкий назовет Сковороду одним-единственным учителем современной Украины (Praeceptor Ucrainae), человеком, представляющем ту украинскую культуру, «которая имеет общечеловеческое значение», Васыль Барка определит свое жизненное кредо словами: «Мир меня поймал, но не удержал» – и станет отшельником, так, как и Сковорода, Дмытро Донцов посвятит последние дни работе над статьей «Путеводная нить Григория Сковороды нашей современности» (последняя страничка рукописи так и осталась в его пишущей машинке).
Да и для украинского постмодерна наш старый философ весьма привлекателен – например, можно вспомнить экстравагантный образ Сковороды как «первого украинского хиппи» Юрия Андруховича, или то, как внимательно вглядывается в образ Сковороды героиня повести Оксаны Забужко «Инопланетянка», когда пытается найти смысл той вряд ли достижимой для смертного человека полноты бытия, которую она называет «третьим уровнем свободы». Кем же он был, размышляет она: «народным любимцем, умницей со свирелью», или «мрачным отшельником, никем не понятым «человеком Божьим», людской милостью живущим?..» Если бы она спросила об этом у самого Сковороды, то трудно сказать, что бы он ответил. Жизнь человека философ представлял по-разному. Он мог вслед за Иовом сказать, что жизнь – это повседневная борьба (естественно, не в смысле
