style="font-size:15px;"> Палата представителей, которую я создал, завершила свою историю вместе со мной. Она могла спасти Францию, наделив меня неограниченной властью. Двадцать членов фракций потеряли все: им хватило глупости заговорить о конституции в то время, когда Блюхер расположился лагерем в Севре. Мне казалось, я вижу греков восточной империи с Магометом пред ними.
LIX
После моего отречения в 1815-м враг еще мог быть повержен. Я предложил взять на себя командование, но мне отказали. У меня не было никакого личного интереса выступать в роли наблюдателя.
LX
Публика поклоняется религии и восторгается могуществом. Чернь судит о жалованье придворного по количеству его лакеев; толпа судит о величии Бога по числу священников.
LXI
Я за всю жизнь не смог прочесть ни одной страницы Тацита, он страшный болтун; Полибий радует и наставляет меня, у него нет декламаций.
LXII
Мое правление было либеральным, ибо оставалось твердым и суровым. Я рассматривал каждого человека преимущественно как инструмент. Я не особенно принимал во внимание их убеждения, понимая, что главное – следование моим правилам. Моя игра удалась, я создал новую систему.
LXIII
Я обогатил своих офицеров; но мне следовало помнить, что когда человек богат, у него уже нет никакого желания умирать.
LXIV
Отвага укрепляет трон; когда трусость и позор расшатывают его, лучше отречься.
LXV
Я всегда восхищался Митридатом, который думал о завоевании Рима в то время, когда сам был побежден и бежал.
LXVI
Когда я был монархом, каждый раз, когда я пользовался правом помилования, впоследствии всегда раскаивался в этом.
LXVII
В точном наследовании природы не про является трагедия; я предпочитаю группу Лаокоона концу пьесы «Родогун».
LXVIII
Конституционные государства застойны; действия правительства слишком ограничены, что ставит их в самое невыгодное положение в борьбе с могущественными и единолично правящими соседями. Диктатура могла бы помочь им, но она подобна тарану, который пробьет врата столицы еще прежде, чем они будут готовы выдержать удар.
LXIX
Эмигранты, дворяне и священники, потерявшие свои имения и привилегии во время революции, рассчитывали вернуть их с восстановлением старой династии. Они думали, что все еще находятся в Кобленце; они на все смотрели с ложной точки зрения. Они не видели света, они лишь плакали за своими деньгами.
LXX
Старики, которые сохраняют наклонности юнцов, теряют уважение к себе и становятся смешны.
LXXI
Дурак всего лишь утомителен, педант невыносим; никогда не понимал Бональда.
LXXII
Мир физического невероятно узок; правду нужно искать в мире духовном, если хотим проникнуть в глубь политики и войны.
LXXIII
