криками раззадоривают палача, в мягких сапогах размеренной кошачьей походкой двигающегося вокруг жертвы с окровавленным ножом в руке…
– А что, смельчаков выручить болезного среди вас, наблюдателей, не нашлось, – прервал кучерявый задиристо.
– То-то и оно, что некому было выручить. Не в фильме дело происходило, не имелось такой возможности.
В глазах у него потемнело от нахлынувших воспоминаний, которые с тех, давно прошедших дней войны, не отпускают, не уходят из ума.
Как лежал он, избитый и спелёнатый по рукам и ногам, привалясь спиной к камню, плача в бессильной злобе и тоске, закрывая глаза, чтобы не видеть, как бандит режет привязанного меж двух деревьев с седыми, точно дорожная пыль, стволами и чахлой, пожухлой от жары листвой, старшину Шелудченко. Почему именно тому выпала страшная участь? Наверное, крепче был сложен, вот и выбрали его, решили покуражиться, свою власть показать, а других устрашить.
Только вышло оно наоборот. Не страх, а ненависть разожгли в его сердце небывалую. Такую, что, как бы освободился, зубами бы грыз всю эту бандитскую свору вместе с отцами их, матерями и детишками лишь за то, что те, пританцовывая и цокая языками, глядели на супостатство и не пресекли его. Не мог он слышать с тех пор гортанной речи, закипала кровь. А когда снились горы, шарил вокруг себя в ночной тьме, искал автомат и с криком просыпался, пугая жену. Эх, как понимал он в такие минуты того танкиста, гвардии полковника, которого предала власть суду в угоду трепачам-правозащитникам!
Поняв состояние мужа, поднялась со стула Антонина. Подошла, взяла за руку, усадила на освободившуюся враз скамью. Сама рядом примостилась, склонила голову ему на плечо и гладила по щеке, успокаивая, как дитя.
Сообразили тут гости, что лишние они, надо оставить хозяев наедине. Первым поднялся военный, потянул за собой к двери подростка и жёнку, упиравшуюся и с разинутым ртом глядевшую на непонятую ей сцену семейной идиллии:
– Пошли мы, бывайте хозяева, как говорят, здоровы. Никого мы тут не обижали да и обижать не собираемся!
Следом, шурша длинными юбками, цугом выскользнули за дверь старушки. Сперев под шумок со стола недопитую поллитровку, нетвёрдой походкой удалился пьянчуга. Кучерявый крепыш, ссутулился, будто сдувшись, последним скрылся за дверным проёмом.
Но его в эту минуту уже не заботили чужие люди. Рядом находилась та, дороже и ближе которой никого не было у него на свете. Им предстояла разлука. Впереди маячила неизвестность. Дорога, о которой заждавшийся водитель требовательно возвестил клаксоном подъехавшей к дому машины, вела далеко от дома. Оба знали, что обратного пути ему может и не выпасть. Но по русскому обычаю обнялись у порога и, троекратно поцеловавшись, едва слышно пожелали друг другу: «до свидания»…
Self-made-man
Опять Максим накурил в кабинете! Вероятно, работал всю ночь. Тихонько, стараясь не потревожить мужа, спящего прямо в одежде на диване, Татьяна прошла
