дерева. Две влюбленные птички перепархивали с ветки на ветку, наслаждаясь первым весенним теплом, и их незамысловатая песенка почему-то растрогала Теодора. Если бы моя любовь была жива, я бы, наверное, радовался весне сейчас. Но ее у меня тоже нет. Ничего нет.
– У вас глаза скоро станут круглыми, как у филина, – сказала Камилла, не отрываясь от Вергилия.
Теодор с трудом отвел взгляд от птиц.
– Простите, что?
– Как у филина, – она отложила книгу, сложила пальцы колечками и показала, какие у Виллеру станут глаза. – Вот такие. Вы следите за этими пичужками, не отрываясь… Наверное, они что-то символизируют? Не много-то проку от символов, скажу я вам.
– Они символизируют связь, – вздохнул Теодор.
– А, я понимаю. И что же, это так неприятно для вас?
– Отнюдь. Всегда приятно понаблюдать за тем, чего у самого мало.
– Хорошо, что я успела вас немного изучить, иначе решила бы, что вы завидуете. А завидовать вы просто не умеете, мне кажется. Но и рассуждать, как восьмидесятилетний старик, одиноко помирающий в лесной лачуге, вам вовсе не к лицу. Вот у нас с вами дружеская связь, или я напрасно надеюсь?
– Вы играете смыслами, – сказал Теодор излишне резко, как всегда, когда Камилла умудрялась попасть в цель. – Я не привык вести дуэли на словах, которые вы мне навязываете. К тому же, я не дерусь с друзьями.
Камилла помолчала.
– Туше, – сказала она. – Хорошо, я постараюсь впредь выбирать выражения точнее, только не жалуйтесь потом, если они покажутся вам более жестокими.
– Я привык спать на жестком, сударыня.
Госпожа де Ларди тонко улыбнулась, и Теодор понял, что попался. Теперь она будет его выспрашивать, а говорить о себе ему совсем не хотелось. Но странное, необъяснимое чувство, которое он испытывал к Камилле, было похоже на открытую рану: саднит, но нужно тронуть, стереть кровь и перевязать.
Я не хочу уезжать. Дьявольщина. Когда это успело произойти?
– Вы сами напросились. Я не могу понять, чем вызвана ваша замкнутость. Кажется, ничего плохого я вам не сделала? Возможно, выиграла спор пару раз. – Она продолжала улыбаться, однако взгляд ее был серьезным. – Вас кто-то сильно ранил в прошлом, и теперь вы опасаетесь, как бы история не повторилась? Или вы сами обидели кого-то, и теперь вас мучает совесть?
Теодор напрягся; Камилла, конечно же, знала, что делает ему больно, но, словно врач, предпочитала вскрыть нарыв, а не ходить вокруг да около. Хватит уже, налюбезничались.
Она ведь спрашивала о превратностях любви, не о его жизни вообще, сообразил Виллеру. Что ж, любовь – безопасная тема. Или почти безопасная.
– Последняя женщина, жизнь которой оказалась связана с моей, умерла. А я не смог этому воспрепятствовать.
– Вы
