у дедушки нередко случались подобные приступы, во время которых он устраивал в доме настоящий погром.
– Мне приходилось убегать из дома и ждать, пока он перебесится и завалится спать, – рассказывала она. – Иначе он мог прибить меня и даже не заметить этого.
Вспомнив бабушкины рассказы, я двинулась назад и поставила пирогу в маленькой бухте, где дедушка не мог меня разглядеть. Он тем временем без устали щелкал кнутом и орал так неистово, что на шее у него вздувались все жилы. Неожиданно кончик кнута попал в ловушку для ондатр, висевшую на галерее. Вероятно, дедушка решил, что кнут схватило какое-то из осаждавших его чудищ. Взбешенный подобными происками, он зашелся звериным воем и принялся размахивать руками так быстро, что со стороны походил на огромного паука. Наконец, как и следовало из описаний бабушки Кэтрин, он выбился из сил и повалился прямо на дощатый пол галереи.
Несколько минут я ожидала, не очнется ли он. Но дедушка не шевелился. Сражение с собственной фантазией изнурило его. Подплыв ближе к дому, я увидела, что он крепко спит, свернувшись калачиком. Даже укусы москитов, облепивших обнаженное тело, не могли пробудить его.
Я привязала пирогу к свае и поднялась на галерею. Дедушка лежал неподвижно, лишь грудь его тяжело вздымалась. Затащить его в дом у меня не хватило бы сил. Я могла лишь принести из комнаты одеяло и укрыть его.
Я тихонько толкнула дедушку Джека в бок, но он даже глаз не приоткрыл и продолжал храпеть. В растерянности я постояла над ним. Надежды, пригнавшие меня сюда, улетучились, стоило мне увидеть дедушку и ощутить исходивший от него запах. От него разило так, словно его несколько дней вымачивали в дешевом виски.
– Да, дедушка Джек, вижу, на твою помощь рассчитывать не приходится, – злобно процедила я. – Докатился…
Стоя над бесчувственным телом, я могла дать полную волю ярости и распалялась все пуще.
– Это ж надо – допиться до потери человеческого облика! А на нас тебе плевать. Знаешь, что бабушка Кэтрин чуть жива? Она из сил выбивается, чтобы заработать немного денег. А у тебя одно на уме – жрать виски. Ненавижу кровь Лэндри во мне! – заорала я, ударяя кулаком себя в грудь. – Ненавижу!
Крик мой эхом разнесся над болотом. Потревоженная цапля взмыла в воздух, аллигатор поднял голову из болотной жижи и с любопытством поглядел в мою сторону.
– Раз так, торчи на своих болотах и лакай виски, пока не сдохнешь! – продолжала вопить я. – Мне и дела нет!
Сердце бешено колотилось, по щекам текли слезы – обжигающие слезы обиды и разочарования.
Дедушка как ни в чем не бывало продолжал храпеть. Всхлипывая, я уселась в пирогу и отправилась домой. Лежащий на душе камень стал еще тяжелее.
Теперь, когда занятия в школе закончились, а торговля практически сошла на нет, я больше времени могла уделять живописи. Бабушка Кэтрин первая заметила, что картины мои изменились.
