случилось за три зимы до того, как Хельги суждено было ослепнуть. Но Богини Судьбы неразговорчивы и не открывают своих тайн прежде времени. И потому веселье царило под парусом корабля, шедшего в Торсфиорд…
8
За синими реками, за дремучими лесами – как же далека была она теперь, родная земля!
Родная земля – милая, ласковая. Там пушистым мехом ложилась под ноги тёплая мурава – не наколешься, хоть день-деньской бегай по ней босиком. А у речки встречал жёлтый песок, то прохладный и влажный, то жаркий, разогретый щедрым полуденным солнцем… Хватало, конечно, и камней: не зря же прозывался город Кременец. Но даже эти камни, казалось теперь, были не так черны, не так жёстки, не так неприветливы.
Дома всякое новое утро рождалось с улыбкой на устах – чтобы проплыть над землей погожим летним деньком, а потом ненадолго угаснуть, тихо вызолотив полнеба…
Ибо это была родная земля.
Но даже если моросящий дождь ткал свою хмурую пелену, и плывущие тучи цепляли висячими космами макушки деревьев, и где-то выше туч раскалывал небеса воинственный гром, – всё равно не было на свете ничего милей и прекрасней.
Ибо это была родная земля…
Звениславка летала туда каждую ночь во сне. Полетела бы и наяву, если бы умела обернуться птицей. Ведуны, принимая чужое обличье, ударялись, сказывали, оземь… и попробовать бы, да не поможет, не одарит крыльями чужая земля.
В Халогаланде властвовал камень.
Тяжёлые чёрные утесы нависали над фиордом, и весной первоцветы возникали словно бы прямо из скалы. Быстрые ручьи срывались с отвесной крутизны и падали навстречу солёной морской воде, шумно и звонко разлетаясь тысячами брызг.
Наверх вели тропинки, проложенные людьми и скотом. Доблестен тот, у кого хватит дыхания без остановок взобраться наверх. Зимой выпадали обильные снега, и молодые парни, состязаясь друг с другом в ловкости и отваге, носились по этим кручам на лыжах. Держали при этом в руках чаши с водой. И осмеивали того, кто проливал.
Наверху, над фиордом, лежало горное пастбище – сетер. Туда отгоняли коров, когда они стравливали нижние луга. Горное пастбище было альменнингом – им сообща владел весь фиорд. Плохо придётся хозяину, который вздумает выгородить себе кусок лужайки. Или просто прогнать соседских коров, сберегая лакомую траву для своих!
Так гласил закон тинга – здешняя Правда.
А ещё над береговыми утёсами стеной стояли леса – зелёный плащ на каменных плечах гор… Еловые чащобы и целые дружины серо-розовых сосен, где, наверное, в несметном количестве родились боровики.
В лесу собирали ягоды и били дичь. Лес давал дерево на постройку кораблей и домов. И лес тоже называли альменнингом.
А ещё выше обнажённый камень сбрасывал с себя последние покровы зелени и устремлялся к небу сияющими пиками неприступных вершин… Иные горы обрывались отвесными стенами прямо в фиорд. Высоко-высоко над Сэхеймом даже летом сверкали белые
