современного человека против христианского предания и христианской церкви. Так в решающий для новоевропейской истории час древний миф обретает утраченную было значимость. В бунте титанов против олимпийцев эпоха открывает свой героический идеал нравственной свободы». («Прометей и трагедия культуры», 1954)
Действительно, следовало бы уже с Ренессанса ожидать эксплуатации прометеевского сюжета в антихристианском ключе, поскольку Ренессанс с точки зрения современности явился первой перестройкой европейской ментальности на новый лад. Но литература как жанр требует авторского осознания происходящего, а осознание обычно запаздывает. Впрочем, эпоха Ренессанса хоть и составила питательную среду для последующего развития матриц ПРОЕКТА, сама по себе не была явлением прометеевским. А вот Реформация реализовала уже чисто прометеевские установки.
Семантически Реформация означает «исправление». Действительно, практика католической Церкви к началу XVI-го века содержала множество элементов, несовместимых со здравым пониманием христианства. Но прецедент Лютера4 попадает в перспективу ПРОЕКТА не благодаря критике злоупотреблений папской власти, то есть своей содержательной, богословской части, а благодаря части формальной – структурному построению, когда личность выступает против Церкви, и – побеждает.
Католичество, в отличие от Православия, в определённой степени провоцирует подобное развитие интриги. Церковь в Католичестве предельно персонализирована в лице папы, имеющего право говорить от лица всей вселенской Церкви. И если папа лично неправ, отсюда легко перебрасывается мостик к неправоте церковных установлений.
И всё же восстание личности против структуры, согласно традиции реализующей на земле небесные установления, имело явно прометеевский оттенок. И неважно, что именно утверждала или отвергала личность, завораживает именно сам акт восстания. В нём видится пример, достойный для подражания. Не будь Лютера, не было бы и Кальвина5, не было бы и всех остальных проповедников протестантизма. Лютер первоначально действительно был озабочен исправлением ложной духовной практики, но позднее был принуждён логикой обстоятельств и своими сторонниками творить духовную практику по собственной мерке. Кальвин и другие пошли по его стопам.
Классический богослов, мысля или высказываясь, вынужден оглядываться на корпус воззрений, принятых его традицией. И если он будет противоречить сущностно важным вещам, его поправят, и он вынужден будет принять эти поправки, поскольку не представляет себя вне традиции. Богослов Реформации лишён какой бы то ни было верификации своих воззрений. Он может высказать что угодно, и если его захотят поправить, он просто отвернётся и пойдёт в другую сторону. Для него главное – не мнение авторитетов, а наличие последователей,
Мартин Лютер (1483—1546). 31 октября 1517 года он, следуя старому обычаю, вывешивает у дверей дворцовой церкви в Виттенберге, где преподавал в университете, «95 тезисов», приглашая богословов к их обсуждению. Этот момент считается началом Реформации. Тезисы содержали обвинение папы Римского в отступлении от христианской истины. Причиной критики стала практика продажи индульгенций. Индульгенции и сами по себе были богословски сомнительным приобретением Католичества, а выдача их при условии денежного пожертвования выглядела да и была по существу откровенной коррупцией. Но, сказав «а», Лютеру пришлось говорить и «б». Логика поднявшейся волны недовольства церковным управлением в Католичестве заставила его полностью отказаться от Предания и одобрить изменения католической практики. В соответствии с законодательством того времени Лютера должны были сжечь на костре как еретика, но ему покровительствовали немецкие князья, видевшие в Лютере освободителя Германии от власти папы.
Жан Кальвин (1509—1564) персонализирует собой следующий шаг в протестантизме. Если Лютер был озабочен удалением из церковной практики того, что противоречит буквальному прочтению Библии, то Кальвин оставил в Церкви лишь то, что подтверждается библейским текстом.
