так его кличут, – ответил крестьянин. – Говорят, недобрые дела в нем творятся. Недаром же там четырнадцать лет живет злодей, хуже которого во всей Польше не сыскать.
– Хозяин – польский дворянин?
– Нет, в нашей земле такие не родятся.
– Значит, француз? – оживился Дюрок.
– Да, вроде бы, из Франции.
– Рыжий?
– Как лис.
– Да! Это он! – воскликнул мой товарищ, дрожа от нетерпения. – Сама судьба указала мне путь сюда, есть в мире справедливость!.. Скорее, месье Жерар. Сначала я должен расквартировать своих людей.
Он дал коню шпоры, и десять минут спустя мы были у дверей гостиницы Аренсдорфа, где солдаты расположились на ночь.
Я, человек посторонний, и представить не мог, что все это значит. Рёссель был далеко, но я решил проехать еще немного и попытать счастья – вдруг попадется у дороги какой-нибудь амбар, где мы с Ратапланом сможем найти пристанище. Одним глотком осушив бокал вина, я вскочил в седло, но тут на улицу выбежал Дюрок и положил руку мне на колено.
– Месье Жерар, – выдохнул он, – молю, не бросайте меня!
– Дорогой мой друг, – ответил я, – тогда вам придется рассказать, в чем дело и чего вы от меня хотите.
– Помощи! – воскликнул он. – Судя по тому, что я слышал о вас, лучшего союзника не найти.
– Вы забываете, что я должен ехать в свой полк.
– Сегодня в Рёссель вам никак не поспеть. Приедете завтра. Я буду перед вами в неоплатном долгу, если вы останетесь. Речь идет о моем добром имени, о чести моей семьи. Правда, не скрою, дело рискованное.
Он знал, как меня зацепить. Конечно, я спешился и приказал конюху отвести Ратаплана в стойло.
– Давайте вернемся в дом, – предложил я, – и вы объясните, что я должен сделать.
В общей комнате Дюрок запер дверь, чтобы нам никто не мешал. Лампа осветила его честное лицо и серебристо-серый мундир, который невероятно ему шел.
Я взглянул на этого стройного юношу, и сердце мое оттаяло. Не скажу, чтобы он держался лучше, чем я в его годы, но сходства было достаточно, и я проникся к нему сочувствием.
– Никакой особенной тайны тут нет, – начал он. – Ваше любопытство было вполне естественным, и если я до сих пор отмалчивался, то лишь потому, что мне и вспомнить больно о своем горе. Однако я не могу просить вас о помощи, ничего не рассказав.
Мой отец, Кристоф Дюрок, известный банкир, погиб во время Сентябрьских убийств. Как вы знаете, толпа врывалась в тюрьмы, назначала трех так называемых судей, те выносили несчастным аристократам приговор, а потом бросали их в лапы кровожадной черни. Мой отец всю жизнь помогал беднякам, и за него просили многие. Его принесли в жару, полумертвого, на одеяле. Двое судей хотели помиловать несчастного; третий, молодой якобинец, которого этот сброд уважал за огромный рост и жестокость, стащил больного с носилок, долго пинал его тяжелыми сапогами, а затем вышвырнул на улицу. Отца растерзали. Я не в силах
