пути. И все же каждую новую рукопись я прежде всего торжественно и с замиранием сердца вручал ей. И для меня было совсем неважно, насколько ее мнение квалифицировано и точно, для меня было важно иное: все, что я писал, я писал только для нее, а что касается остальных читателей, то прочтут ли они или нет созданное мною, было не столь существенным. Именно тогда я сделал это несколько неожиданное для меня, но по сути дела банальное открытие: каждый писатель пишет только для самого себя и еще для того, кого он любит, кто ему по-настоящему дорог. Конечно, речь идет о том случае, когда он создает или вернее пытается создавать литературу, мелодии для которой он черпает в своей душе, а не предназначенную для широкой розничной торговли беллетристику.
Пока я размышлял о наших отношениях, желание позвонить Лене выросло настолько, что я непременно сделал бы это, несмотря на наш уговор, если бы сейчас было бы немного меньше времени. Но шел уже первый час ночи, и она вместе со своими домочадцами, без всякого сомнения, спит крепким сном. Тем более мне было хорошо известно, что обычно она ложится спать довольно рано. Поэтому я глубоко вздохнул, зачерпнув легкими изрядную порцию насыщенного бензиновыми парами воздуха, и тоже поплелся к кровати. Один из самых странных, непонятных и самых печальных дней моей жизни тихо подходил к концу. А через несколько часов меня поджидал другой день, полный новых тревог и новых загадок.
Я проснулся довольно поздно, солнце уже во всю шныряло в моей комнате, забиралось в углы, карабкалось по занавескам и шкафу. Несколько секунд я наблюдал за тем, как хозяйничало оно в квартире, затем решительно подошел к телефону и стал звонить Лене. Трубку взяла ее мать, которая и сообщила мне, что Лена уже ушла на работу. Это было довольно странно, так как обычно она так рано не уезжала из дому. Но и на работе ее тоже еще не было, о чем сообщили мне длинные гудки. В течение часа я набирал ее рабочий номер через каждые пять минут в надежде, что она уже появилась на радиостанции, но всякий раз слышал все тот же безучастный к моим переживаниям зуммер. Что ж, решил я, волей-неволей придется заняться другими делами. А это значит, что мне надо во что бы то ни стало выяснить, что же случилось с Игорем.
Я сам не понимал, почему мне так упорно казалось, что это дело не терпит отлагательства, ведь Игоря уже нет, и я могу не торопиться проводить расследование о причинах его гибели. Но у меня было очень ясное ощущение, что его смерть имеет прямое отношение ко мне. Конечно, речь не шла о том, что он совершил самоубийство из-за меня; для этого у него не было никаких оснований: я не одалживал ему большую сумму, не спал с его женой, не был даровитей его, а потому ни о какой зависти не могло идти и речи. И все же его гибель и моя жизнь были связаны какой-то очень прочной нитью. Я не знал, почему он это сделал, но меня не отпускало ощущение, что корни его проблем, приведшие к этому роковому шагу, и корни моих проблем тесно переплетены. А то, что пока я не чувствую таких острых позывов
