особую юридическую формулу – «бунт против великого государя». Иногда для обозначения «скопа и заговора» использовался термин «мятеж». Если против первого словосочетания в целом не было возражений (вероятно, это объяснялось тем, что в Уложении, строго говоря, указывался скорее способ совершения деяния, чем существо преступления), то применение термина «мятеж» вызывало критику, так как он по своему содержанию был более широк, чем «скоп и заговор», предполагал всякое народное движение, в том числе направленное на свержение верховной власти[245].
Глава III «О государеве дворе, чтоб на государеве дворе ни от кого никакова бесчиньства и брани не было», по сути, являясь как бы логическим продолжением гл. II Соборного уложения, формально предусматривает нормы, целью которых является охрана порядка на царском дворе, и таким образом отчасти объединяет преступления против порядка управления. Между тем системный анализ ряда положений Уложения, в частности содержащихся в гл. X «О суде», дает основание заключить, что по охраняемому объекту деяния, описанные в гл. III, правильнее относить к преступлениям, посягающим на основы государственной власти[246].
В период становления абсолютизма в России было признано, что нормы Соборного уложения содержат недостаточно точное описание государственных преступлений, неполно определяют применение формулы «государево слово и дело». В специальном указе Сената от января 1714 г. был истолкован ее смысл. В нем говорилось: «Кто напишет или словесно скажет за собой государево слово или дело, и тем людям велено писать и сказывать в таких делах, которые касаютца о здравии царского величества или высокомонаршеской чести или ведают бунт или измену»[247].
Именным царским указом от 25 января 1715 г. определялись как государственные преступления, во-первых, всякий злой умысел против персоны его величества или измена, во-вторых, возмущение и бунт. К наиболее опасным преступлениям против власти было отнесено похищение казны[248].
Кроме того, указ требовал доносить о всяком злом умысле самому государю или у него «на дворе, без всякого страха, ибо доносчикам, как примеры показывают, всегда было жалованье, а о протчих делах доносить, кому те дела поручены, а писем не подметывать»[249].
По указу от 1718 г. в качестве «государева слова и дела» стали рассматриваться только всякий злой умысел против персоны его величества, возмущение и бунт[250].
Нормы гл. VII «О службе всяких ратных людей Московского государства» в целом предусматривали обеспечение несения военной службы. Однако в рамках этого некоторые из них регулировали ответственность за посягательства на честь и достоинство бояр и воевод и интересы правосудия, совершаемые ратниками. В частности, согласно ст. 12 «а будет кто на бояр и на воевод в посулех[251] учнет бити челом государю ложно, затеяв напрасно, и сыщется про то допряма, и тем за
Так, 1669 г. воевода Коротоякский доносил в Москву: «Велено мне всяких чинов людьми запасы в город возить к осадному времени и ров в ширину и в глубину прибавить и город укрепить; а коротоятчане, всяких чинов люди, ров почали копать, а потом покинули: начали собираться по улицам, бунтовать, кричать и бить и боем грозить тем, кто копал; а потом к воеводе приходили к съезжей избе с гилем (толпой. –
В 1713 г. приказчик верхнего камчатского острога со «служилыми и промышленными людьми» пришли в нижний камчатский острог, напали на приказчика и завладели острогом. После поимки и сыска главные виновные были казнены, другие – наказаны кнутом и батогами, «чтобы иным так бунтовать, скопы и заговоры и круги заводить было неповадно», с каждого были получены поручные записи (письменные поручительства), «чтобы им впредь не бунтовать, указу великого государя противным не быть, самовольством не жить».
Из приведенных примеров видно, что термин «бунт» в деловой переписке и в судебной практике применялся как самостоятельно, так и в сочетании со «скопом и заговором».
См. по этому вопросу подр.:
Российское законодательство X–XX веков. Т. 4. С. 314.
Там же. С. 314–315.
Там же. С. 315.
