Хасе сильную пощечину. Потом, бросив на него полусердитый, полувосхищенный взгляд, девушка мягко и грустно улыбнулась и исчезла за дверью с надписью «Во двор».
Глава 4
Стены были украшены полумесяцами и сурами из Корана, заключенными в черные рамки. Гривастый иранский лев соседствовал с серым волком турецкого герба. Три звезды египетского полумесяца мирно висели рядом с зеленым флагом королевства Хеджас. В большом зале ковры были расстелены так, чтобы правоверные молились, обратив лица в сторону Мекки. На коврах и стульях, расставленных вдоль стен, сидели празднично одетые мужчины в фесках, тюрбанах, с босыми ногами. То там, то здесь мелькали поблекшие мундиры высоких придворных чинов или офицеров. Персидские приветствия смешивались с арабскими благословениями и турецкими пожеланиями счастья – Восточный клуб Берлина праздновал день рождения Пророка Мухаммеда.
Имам, тот самый индийский профессор, одновременно владеющий и кофейней «Ватан», громко читал суру из Корана. Персы, турки, арабы, генералы и официанты, студенты и министры, стоя друг подле друга, вторили ему. Затем все опустились на колени перед Всемогущим, и индийский профессор высоким голосом печально произнес нараспев заключительные слова молитвы. После этого присутствующие стали обниматься, целовать друг друга в плечо, а потом опустились на стулья, диваны и ковры в большом зале. Слуги принесли кофе, турецкий мед, арабские печенья и персидский шербет. Президент клуба, маленький сухощавый марокканец, произнес короткую речь, благодаря Всевышнего за Его милость, немецкую империю – за гостеприимство и всех присутствующих за то, что они почли своим долгом оставить свои дела и явиться сюда, чтобы разделить всеобщую радость. После чего макнул арабское печенье в турецкий кофе и благословил собравшихся на персидском, ведь он был образованным человеком и знал, как подобает вести себя.
Азиадэ сидела на маленьком диване, жадно вдыхая аромат пустыни, одинокого лагеря кочевников и верблюжьих караванов, который, как ей казалось, исходил от одежды гостей. Люди подходили к ней и смотрели на нее со смущением и удивлением, потому что она была женщиной, а они не привыкли к присутствию женщин на таком собрании. Они протягивали Азиадэ руки, а Ахмед-паша торжественно называл длинные имена тех, кому эти руки принадлежали. Азиадэ внимательно всматривалась в их смуглые, коричневые или совсем черные лица. Это были представители разных народов, объединенные Кораном. Никто из этих людей, молодых и пожилых, коричневых и черных, не отважился бы – как тот, длинноногий из больницы, – притянуть ее голову к себе и прижать к своим губам. Она посмотрела на свои маленькие ладони и тихо, мечтательно улыбнулась.
Молодой негр, со сверкающими зубами и грустным взглядом, стоял перед ней.
– Anta min misri?[18] Вы из Египта? – спросила она по-арабски.
– Из Тимбукту, – ответил негр.
– Тимбукту? – переспросила Азиадэ, название прозвучало как волшебное заклинание. –
Вы египтянин?
