аже будуть за мужем, то не даяти части им”. (Если умрет смерд, наследство отходит к князю; если после смерда останутся незамужние дочери, то выделить часть имущества им; если же дочери замужем, то не давать им ничего, муж обеспечит. – Н.К.) А вот как регулировались права наследования после смерти боярина или дружинника: “Аже в боярехъ любо в дружине, то за князя задниця не вдеть, но оже не будеть сыновъ, а дчери возмуть”. (Если умрет боярин или дружинник, то имущество не передается князю, а отходит к сыновьям-воинам, если же сыновей нет, тогда к дочерям. – Н.К.) Еще одна законодательная новелла, на этот раз о цене жизни привилегированного человека и простолюдина: “Аже кто убиеть княжа мужа в разбои, а головника не ищуть, то виревную платити, в чьей же верви голова лежить, то 80 гривен; паки ли людин, то 40 гривень”. (Кто убьет княжеского слугу или дружинника-воина и убийцу не найдут, то штраф в 80 гривен в пользу князя уплачивает та община, на территории которой произошло убийство, если же будет убит простолюдин, не имеющий отношения к ратной службе, штраф составит 40 гривен. – Н.К.)
Из тяжести наказания за убийство видно, что уже в начале второго тысячелетия (появление Русской Правды совпало с правлением Ярослава Мудрого в XI в.) бояре и дружинники имели не в пример более высокое сословное положение. Впрочем, крестьянство было отнюдь не низшей кастой, позади него в сословной лестнице стояли холопы (рабы из местных) и челядины (рабы-иноземцы, ставшие собственностью дружинников в ходе войн и междоусобиц). Так, денежное возмещение за убийство людей статусом ниже простолюдина были существенно меньше: к примеру, за убийство ремесленника полагалась уплата 12 гривен, робы (женщины-служанки в холопском статусе и фертильном возрасте) – 6 гривен, холопа – 5 гривен12.
Сословные перемены во многом стали предтечей организационного перехода общины из родового во владельческий статус, причем владельческие полномочия князей становились все более значимыми по мере того, как скитальческий образ жизни общинников уходил в прошлое. Земли князей становились вотчинами, сами они превращались в вотчинников, задача привязать крестьян к земле делалась все насущней, и община переформатировалась в союз людей, объединенных не столько родственными узами, сколько общими повинностями в пользу землевладельца. Логично, что русские князья раннего Средневековья, также как западные феодальные короли, главным своим жизненным предназначением видели способствующее увеличению обложения расширение границ своих владений как посредством купли, так и при помощи многочисленных войн.
Особняком стояли вольные Новгород и Псков, но и они, по большому счету, были вотчинами с той разницей, что во главе “обычных” вотчин были князья, а в этих городах – вече[12], или собрания свободных лиц, решавшие ключевые вопросы на народных сходах, и, конечно, князья (“сити-менеджеры”, призывавшиеся со стороны). Как пишет Алексей Автономов, “управление Новгородом и Псковом строилось
Слово “вече”, по-видимому, имеет тот же корень, что древнеславянское “вет” – говорить, знать, советовать. В современных славянских языках “вече” сохранилось, например, в сербском языке (собрание, коллегиальный орган). В польском языке есть слово “wiec”, означающее “митинг”. Словом “вече” в исторической литературе обозначается древнее народное собрание.
