нарисовать… – тут же заметил проситель.
– Федор, не иначе как ты ему понравился… – вставил старший.
– Мужик, уйди по-хорошему, и я забуду то, что ты только что мне сказал! – начиная уже раздражаться, ответил молодой охранник.
Но тут включилась рация, и предположительно начальник охраны спросил:
– Что у вас там, на воротах, происходит?
– Бомж какой-то к самому просится, говорит, что учились вместе, – ответил старший охранник.
– Узнай фамилию и суть проблемы, – раздалось в ответ.
– Я же знал, что Фома меня помнит… – начал было бедолага.
– Фамилия? – уже почти рявкнул молодой.
– «Грош», так меня еще в классе звали, а полностью будет Грошев Алеша, Алексей то есть…
– Пусть подождет, я спрошу… – отрыгнула трубка портативной рации, и для безработного художника Алексея Грошева наступила мертвая пауза…
Или сейчас Господь услышит его мольбу, или… Но лучше, чтобы услышал… Он уже две недели как не пил. Сначала просто не было денег. В это нельзя поверить, но какая-то неведомая карусель кружила и проносила его мимо всех злачных мест и бывших друзей собутыльников. Тех, к кому ему удавалось прорваться, не было дома. Адреса других, куда ходил много лет подряд, были словно кем-то изъяты из памяти его мозга. Целая неделя словно круговерть по замкнутому кругу…
А потом вдруг пропало и само желание… выпить. И тут он, поверьте, вдруг испугался за себя, за завтрашний день. И благо что был дома, так как в ожидании неизвестной неизбежности плюхнулся на свой топчан и вскоре сам не заметил, как погрузился в глубокий сон…
В том сне он ясно и отчетливо увидел то, что произошло с ним ровно двадцать пять лет тому назад… Почти двадцать пять лет тому назад… До той ночи и до того утра оставалось, чтобы быть точным, ровно три дня…
Молодой художник, вернувшийся домой в город Сочи после учебы в Питере, более напоминал тогда известного поэта. И рост, и лик, и те же пшеничные вьющиеся волосы. Кстати, многие из сокурсников не удержались тогда оставить себе в набросках его портрет. Алеша Грошев тогда горел желанием овладеть мастерством и рисовал ночи напролет, по несколько раз переделывая свои же курсовые работы, и бился, бился, словно рыба об лед…
Но озарение не приходило, и работы были хотя профессионально добротными, но мертвыми. И юноша сам это хорошо понимал, хотя и получал по специальности только положительные оценки. А потому жутко комплексовал и практически ни с кем из сокурсников в близкие и доверительные отношения не вступал. Не ревновал, но… То, на что он тратил часы упорной, кропотливой работы, они делали на раз, в течение нескольких минут… в паузах между очередной, как он выражался, случкой или рюмкой… Но их картины оживали на глазах, а его – нет.
– Бог не дал таланта при такой фантастической работоспособности, – говорили одни педагоги. – У него нет фантазии, он за человеком не видит образа, – сетовали другие.
И только один древний старик,
