Они совершенно не вязались с ее обликом, с представлением о ней как о личности. Они были как непонятно откуда взявшиеся стигматы на твоем собственном теле. Ее слезы пугали, они парализовывали его волю.
Он все еще был слаб перед ее слезами, перед проявлением ее слабости, перед ней самой.
Он проиграл, да?
Лозовский отвернулся, уставившись в окно, хотя там давно ничего уже не было видно, смеркалось. Сунул руки в карманы штанов, сцепил кулаки и зажмурился, загадав: вот если она сейчас вдруг продолжит плакать и будет жалостливо просить его не оставлять ее, то он ничего ей не скажет. Сегодня не скажет. Завтра тогда или послезавтра. А вот если она начнет на него давить… Начнет снова уничтожать его волю, опять, как и прежде, вцепится в его горло, тогда он…
– Что это было?
Он резко дернулся, оборачиваясь. Он ведь не ошибся, только что хлопнула, очень громко хлопнула входная дверь. Что это было?! У них гости?!
Кресло, на котором пару минут назад начинала плакать Марианна, оказалось пустым. Мягкая кожа подлокотника нежного оливкового цвета все еще хранила абрис ее на нем присутствия, а самой Марианны уже не было.
– Удрала, сука! – застонал Лозовский и громко выругался.
Она снова его переиграла. Она, безошибочно все угадав, снова его переиграла. Она просто не дала ему возможности закончить все именно сегодня, когда сама она оказалась неподготовленной и оттого слабой. Сегодня она решила взять тайм-аут, а вот завтра…
Но ведь завтра может быть уже поздно! Поздно для него, для тех отношений, которые у него зародились с…
Никому он не скажет – с кем. Это теперь уже его тайна, которую он станет бережно хранить от чужого дурного глаза и от возможной мести Марианны. Пока его взрослая любовница не переболеет свое поражение, пока не успокоится, он будет скрывать ото всех и прежде всего от нее свое неожиданное счастье.
Ярослав взял в руки пепельницу, в которой пускала скудную струйку дыма не погашенная Марианной сигарета. Прошел в кухню, залил окурки водой из-под крана, вывалил потом все в мусорное ведро, ополоснул пепельницу. Окинул прощальным взглядом сверкающие зеркальные стеллажи с дорогой посудой и техникой и пошел одеваться в прихожую.
Он больше не вернется сюда никогда. Ни сюда, ни в любое другое место, которых за два года их с Марианной романа набралось десятки. Он теперь свободен.
Ярослав слегка двинул зеркальную створку шкафа в прихожей, и она послушно уплыла вправо. Достал куртку, оделся перед второй створкой, поленившись задвинуть первую. Повернулся к двери и едва не присел, нарвавшись взглядом на другое зеркало, которое висело над телефонным столиком.
«Тебя не заберет никто!» – было написано по диагонали любимой губной помадой Марианны.
– Что все это… – пробормотал Лозовский, подходя к телефонному столику ближе и снова и снова перечитывая бледно-лиловую надпись. – Что она этим…
Он даже договорить не успел, когда все понял. Все же яснее ясного. Она станет
