мужчиной, смело годящимся ей в сыновья. Осудили бы стопроцентно. Она бы не пережила! Она бы стала мучиться, оправдываться исподволь, подкупать всякие местные газетенки, рассыпалась бы в благотворительных жестах.
– Одно притворство! – с брезгливостью выдохнул Лозовский, падая в кресло. – Поганое, застарелое притворство! Как же все это надоело, господи! Как же…
– Ты чего это бормочешь, милый?
Он вздрогнул, услышав за спиной ее вкрадчивый ласковый голос. Всегда вот так: неслышно, как змея, подползет и застанет его в самый неподходящий момент. Он даже не слышал, как дверь отворилась.
Лозовский оглянулся, осмотрел Марианну с головы до ног, кивнул, приветствуя, будто и не торчал сегодня у нее перед глазами весь рабочий день. Потом все же через великое не хочу выдавил из себя улыбку и пробормотал:
– Да так…
– А все же? Я слышала что-то про притворство, воззвание к господу нашему… Так что случилось?
Марианна великолепным неподражаемым шагом от бедра обошла кресло, в котором горбился теперь Лозовский. Села в кресло напротив, закинула ногу на ногу, сцепив на коленях пальцы. Глянула на него так, как только она могла смотреть, – уничтожая и будоража одновременно. И заговорила медленно, с угрожающим холодком:
– Милый, ты хотел что-то сообщить мне, кажется. Ты очень настаивал. Ты буквально сорвал мне важную встречу. Ты даже не согласился встретиться на привычном нашем месте, а вызвал меня сюда! Сюда, буквально под самый нос всех сотрудников нашей фирмы и…
– Ты что же, думаешь, что никто о нас с тобой не знает?! Ты всерьез полагала, трахаясь со мной почти два года, что никому о нашем романе неизвестно?! Ну ты тогда вообще, Марианна! У меня просто слов нет!
Он перебил ее впервые. Никогда прежде не позволял такой вольности. Даже в те моменты, когда готов был стиснуть пальцы на ее ухоженной шее, не позволял ни грубости, ни хамства. А тут вдруг решился. Да и пора уже. Давно пора. Сколько можно терпеть?!
– А кто мог знать о наших отношениях?
Выражение лица, взгляд, тон – ничего в ней не изменилось. Так, легкая бледность припудрила ее лицо, и только-то.
– Все! Все, Марианна!
– И Ксюша? – почему-то о первой в этот момент она вспомнила о своей секретарше.
– И Ксюша в том числе! – Он подавил мстительный смешок, хотя не знал наверняка, известно ли Ксюше. – И Тамара! И Валечка Сметанина, и…
– И Алла?! – глаза у Волиной потемнели, хотя темнее быть вроде и не могли, и так от природы карие.
– И Алла, дорогая моя. И твоя дочь тоже знала о нашем с тобой романе. И неоднократно подшучивала надо мной.
Ярослав все же нашел в себе силы сдержаться и не начать ей выкладывать всю правду целиком прямо тут же.
И про Ксюшу, которая должна была, видимо, и умереть лет через сто в девственности. Но хорошо, вовремя спохватилась.
И
