пробегают изображения станционных, пристанционных домов, домиков, домишек, колеи разбегаются врозь, блестящая дуга убегает влево, чтобы исчезнуть за занавесью лесного клина, кустарника, искрящегося на солнце каплями росы…
Аминь.
Когда от тебя отворачивается фортуна, не нужно вглядываться в ее анус. Не увидишь там ничего, кроме волокнистого неба твоего Берлина да пустой платформы с плевками на сером асфальте. Услышишь воронье карканье сквозь войлочную мембрану неподвижного воздуха.
Потерял картинки Пронина? Забыл их в вечерней легкой электричке, когда теплые струи воздуха врывались в открытое окно, через которое наблюдал за убегающими полосами света? Забыл дорогие раритеты возле окна? Опомнился, и похолодело сердце, когда шум электричек смолк? Тихо стало?
Ищи!
Разыщи бригады контролеров, работавших в теплый вечер в электропоезде № 6371, в 21:12 тронувшемся от платформы 21-й километр, обратись в линейные пункты милиции по пути следования, расклей объявления на станциях!
Следствие, говоришь? Два года как простые вещи не радуют? Задери голову к электропроводам, когда спазм охватывает глотку.
Вой!
Саша умер морозной зимой одиннадцатого года, когда странные светящиеся столбы поднимались из снежных сугробов в небо. После Нового года, в белой рубашке, как уснул, сидя на диване напротив включенного телевизора. Остался номер в памяти телефона, по которому некому звонить. А где наш диалог? Где внимательный взгляд опушенных густыми ресницами глаз сквозь холодные линзы очков? «Саня, ты слышишь, ты видишь?» – «Игареха, ты слышишь, ты видишь?» Генетически близкий, но такой иной, ревнуемый мною с детства. За три года тетя Оля потеряла двоих сыновей. Андрей болел, но Саша! Младший, тонкий, умный.
Я вез ей в Сиверскую вести о смерти Саши поздним январским вечером, почти ночью, когда сияние жизни обратилось сияньем Луны в ледяном воздухе, черной пустоте. Там, за Гатчиной, есть участок шоссе, обсаженный великими березами, тянущими к дороге персты, усыпанные бриллиантами холодного блеска, холодного блеска стекол в тонкой оправе. И вдруг горсть бриллиантов сорвалась с неподвижной ветви и, рассыпавшись звездной пылью, устремилась мне навстречу, ударилась в лобовое стекло, ко мне, в тепло – эта последняя, жесткая и нежная ласка. До свиданья. И снова, километр за километром – сияющая безмолвная дорога. Ты был необычно молчалив в нашу последнюю встречу, худой, кутался в любимую дубленку. Тебя не было слышно весь последний год. Молчал, потеряв бизнес, сидел дома, варил супы Полине и Ладе.
Утро, смотрю в окно – неоновый свет фонарей как-то незаметно перешел в голубеющие сумерки, и мелкого, крупчатого снега, кружащегося вокруг лампы фонаря, не стало видно, а стало видно, как чернеет в ветвях ворона, закутавшись в свои перья. Холодно.
А у нас жизнь, Саша. Сладкая водка на морозе.
Кризис.
Один мужик в Нижнем Новгороде, извозчик, набрал кредитов на автобус, а отдавать нечем. Как-то утром сказал семье, что уходит на работу, а сам сел в свой автобус и выстрелил в себя из охотничьего ружья.
Нет денег.
Помню,
