оставаясь наедине со своими мыслями, и песок пылает под их ногами. Израиль вскакивает, подает ей руку, и они бегут по мягкому бесшумному песку, и глаза их прикованы к крабам и раковинам, выброшенным прибоем. Медленно солнце склоняется к кромке вод. С одинокой скалы, без единого живого существа вокруг, они наблюдает за столь же одиноким багровым шаром, закатывающимся за водами, кажущимися, по сравнению с ним, огромной зеркальной лужей. Нити их мыслей тянутся за двумя большими черными кораблями, пересекающими гигантское пятно водного пространства. Покой, исходящий от Израиля, вселяет в нее надежду. Слабеющие лучи солнца мимолетно облекают их тела алым покрывалом. Переживание этого дня продолжится письмом:
Израиль,
это письмо должно было уже быть у тебя. Ты, вероятнее всего, ждешь его и не знаешь, что со мной случилось. Обещала и не выполняю обещанного. Просто работа меня заела. Но это пройдет. Пишу, чтобы ты не сердился. Прекрасно было в Тель-Авиве, рядом с тобой. На душе моей стало легко после того, что я тебе исповедалась, но расстаться с тобой было тяжело, словно мы уезжаем далеко-далеко друг от друга. Очень хотелось остаться с тобой, положить голову между твоими ладонями, и немного отдохнуть от всего, что прошло надо мной. Так я и вернулась домой с тоской в сердце и отчаянным желанием снова встретиться с тобой.
Между тем, я занимаюсь темой экзистенциализма, желая создать в себе человека, верного этому учению. Пока не преуспела. Каким должен быть такой человек? Отчаявшимся от своего времени, от отсутствия веры в иное будущее, и потому – циничным и озлобленным? Посмотрим. Во всяком случае, пока я только читаю, думаю и не пишу. Всё это еще не дозрело до письма.
Сейчас десять часов вечера. В письме ты спрашиваешь, что я делаю в этот час. Сижу одиноко в своей башне. Час назад закончила работу, немного почитаю и пойду спать. Буду думать о тебе и желать прикосновения твоей руки. Может быть, усну. А ты? Сегодня была тяжкая жара, и я думала о том, как ты ее переносишь, не страдаешь ли ты? В пятницу я к тебе приеду. Постараюсь приехать как можно раньше.
Твоя Наоми
“Без возможности писать нет мне существования. Жизнь моя не будет стоить шкурки от чеснока”, – говорит она ему.
“Судьба писателя нелегка. Сможешь ли ты ее выдержать?”
Израиля беспокоит ее хрупкость. Он предостерегает ее от слишком большого желания убедить себя в своем таланте. Нередко это может обернуться тяжким разочарованием. Художник, обнаруживший ограниченность своего таланта, – верный кандидат в дом умалишенных. Под ее настойчивым взглядом он обещает определить, писательница ли она, поэтесса, или просто умница без особых литературных способностей. Пишет она неплохие рассказы, но ей следует хранить себя от самообмана и разочарования.
Первым делом, объясняет он, писатель должен уметь различать вещи логически и видеть их в высшей их простоте при переходе от прозы к лирике, оценить эту “непростую простоту”, чтобы осознать в себе силы стать большой писательницей.
“Наоми, не обижайся на мои
