благовониями, несмотря на все ухищрения во время утренних туалетов, были изрезаны морщинами преждевременной старости.
Это был Паоло Фабий Персик, три года назад исполнявший обязанности консула. Изящная туника и изысканная тога, котурны, украшенные яшмой с ониксом, и крупный бриллиант в золотой оправе, сверкавший на указательном пальце правой руки, говорили не только об изысканном вкусе их владельца, но и о его огромном богатстве. Состояние Паоло Фабия Персика равнялось пятидесяти шести миллионам сестерциев.
Поравнявшись с Мессалиной и стоявшим чуть поодаль от нее Клавдием, он оживился и вкрадчиво произнес:
– Сальве, прославленный Клавдий! Сальве, божественная Валерия!
В знак уважения он приложил правую ладонь ко рту и поклонился. Принимая ответные приветствия, поднялся на лестницу и слащавым тоном обратился к Мессалине:
– Поздравляю тебя с прекрасным днем, Валерия! Сегодня ты стала тетей императора!
– Лучше было бы стать женой императора, – чуть слышно обронила Мессалина, пожимая руку сенатора.
– Увы, твой муж не был бы самим собой, если бы не оказался таким простофилей.
– К сожалению, ты прав, – со вздохом согласилась дочь Мессалы.
– Ах, если бы я имел счастье быть твоим мужем, – еще тише, чем прежде, прошептал Фабий Персик и осторожно коснулся ее белого локтя.
– Уж не была бы я одета беднее всех римских матрон, – едва шевеля губами, шепотом продолжила его фразу женщина и, не высвобождая локтя, нежно посмотрела на Фабия.
– Сколько раз я тебе говорил, – глухо выдавил сенатор, – стоит тебе только захотеть, и все твои желания исполнятся.
В это время Клавдий, до сих пор занятый беседой с Сенекой, увидел, что Форум уже почти опустел, и громко спросил:
– Не желает ли Мессалина воспользоваться этим затишьем и вернуться домой? Обеденный час уже прошел, а мой бедный желудок не выносит подобного пренебрежения к нему.
– Сейчас, – ответила его жена и, взявшись за локоть Фабия Персика, стала спускаться с ним по лестнице. Переступая со ступени на ступень, она чувствовала на себе жаркий взгляд Деция Кальпурниана, который шел в нескольких шагах за ними.
– К твоим услугам носилки, а мы немного пофилософствуем, – сказал Клавдий.
Два патриция и два либертина пропустили вперед носильщиков, предшествуемых номенклатором и евнухом, которые все это время стояли наготове. Спускаясь по лестнице, Клавдий окликнул Деция Кальпурниана, провожавшего носилки красноречивым взглядом:
– Эй, юноша!
И, по-своему истолковав сконфуженность центуриона, он продолжил:
– Благоразумный человек должен удерживаться от опрометчивых поступков, подобных тому, который ты совершил сегодня. Забудь о моем родстве с Германиком, ты мне ничего не говорил, я тебя не слышал.
Степенно попрощавшись, он с достоинством спустился
