приходилось слушать эти бесстыдные проявления нетерпимости просто потому, что его магазин стоял прямо напротив ресторана моих родителей, на многолюдном рынке. Он не скрывал презрения к беженцам, заполонившим наш город и принесшим с собой «одну нищету и болячки».
Он говорил им это прямо в лицо, фальшиво улыбаясь, когда они проходили мимо его магазина, и демонстрировал товары, которые надеялся продать. Не считая пренебрежительного тона, откуда им было знать, что хозяин магазина издевался и высмеивал их: ведь он говорил на паршоне, а они явно не были торговцами. Доведенные до нищеты, они шли, опустив глаза, как и положено классу слуг. И хотя эти люди не понимали оскорблений торговца, они никогда не смотрели вверх. Это было запрещено.
Только когда он обращался к ним на всеобщем языке, англезе, они поднимали глаза и встречались с ним взглядом.
– У меня полно отличных тканей, – хвалился он, пытаясь привлечь их внимание и, если повезет, кошельки. – Шелк и шерсть лучшего качества. – А потом, на выдохе, но довольно громко:
– А также обрезки и грязные лоскуты.
Рассматривая поток усталых лиц, наполняющих в этот час рынок, я заметила, что на меня смотрит Арон. Я прищурилась, и уголки моего рта приподнялись в озорной улыбке. «Твой отец – дурак», – проговорила я одними губами.
Он не слышал моих слов, но прекрасно понял, что я сказала, и ухмыльнулся в ответ. Его песчаного цвета волосы стояли торчком. «Знаю», – так же молча ответил он, и на его левой щеке проступила глубокая ямочка. Сверкнули теплые золотистые глаза.
Мама толкнула меня локтем в ребро.
– Я это видела, юная леди. Следи за своим языком.
Вздохнув, я отвернулась от Арона.
– Не волнуйся, я всегда за ним слежу.
– Ты знаешь, что я имею в виду. Я не хочу, чтобы ты говорила такие слова, особенно в присутствии сестры. Ты не такая.
Я вошла внутрь, укрывшись от яркого утреннего солнца. Моя младшая сестра расположилась за одним из пустых столов, болтая ногами, склонив голову и притворяясь, будто кормит сидевшую перед ней старую куклу.
– Во-первых, она не слышала, – возразила я. – Никто не слышал. И кстати, я именно такая. – Я подняла брови, когда мама вернулась в зал и начала протирать столы. – А во-вторых, он действительно дурак.
– Чарлина Харт! – Голос мамы и ее речь сменились на гортанные раскаты паршона, как случалось всегда, когда она теряла из-за меня терпение. Я тут же заработала шлепок полотенцем по ноге. – Ей четыре года, и она не глухая! – Она покосилась на мою сестру, чьи светлые серебристые волосы сверкали в лучах льющегося в окна солнца.
Сестра даже не подняла головы; она привыкла к тому, как я иногда выражаюсь.
– Когда Анджелина подрастет и пойдет в школу, надеюсь, ее манеры будут лучше, чем твои.
Услышав это, я разозлилась. Я терпеть не могла, когда она говорила подобные вещи. Все мы знали, что Анджелина не пойдет в школу. Если она в ближайшие годы не начнет говорить, ей просто не позволят
