процесс. А Джек Пили тем временем скроется.
– Откуда у вас образец его крови? – спрашивает судья Кауфман.
– В прошлую субботу он подрался в баре «Блю-энд-Уайт», и ему разбили лицо. Это сделал парень, работающий на меня. Я лично вытер кровь с его кулака и отправил в лабораторию вместе с образцом волоса, который изъял раньше.
– Это подтасовывание улик, – предсказуемо замечает Гувер.
– Так предъявите мне обвинение или бросьте обратно за решетку. Твоя вечеринка закончилась, Дэн, пора завязывать.
– Я хочу видеть результаты анализа ДНК, – вмешивается Кауфман.
– Я получу их сегодня. Лаборатория находится в Сан-Диего.
– Тогда я объявляю на это время перерыв в заседаниях.
15
В тот же день судья и прокурор тайно встречаются. Меня не приглашают. Нормы процессуального права запрещают такие тайные встречи, но такое случается. Этим ребятам нужно выработать стратегию выхода, причем быстро. Теперь они не сомневаются, что я действительно душевнобольной и запросто могу обратиться в прессу с результатами анализов. В этот критический момент их больше волнует политика, нежели истина. Все, что им нужно, – это сохранить лицо.
Мы с Напарником возвращаемся в Город, где я провожу остаток дня, занимаясь другими делами. Я уговариваю лабораторию отправить результаты анализов судье Кауфману по электронной почте, и к полудню он знает правду. В шесть вечера мне звонят. Джека Пили только что арестовали.
На следующее утро мы встречаемся в кабинете Кауфмана, а не на открытом судебном заседании, как следовало. Прекращение уголовного дела на открытом судебном заседании было бы скандальным для системы, поэтому судья и прокурор сговорились сделать это за закрытыми дверями и как можно быстрее. Я сижу за столом рядом с Гарди и слушаю, как Дэн Гувер, запинаясь, зачитывает ходатайство о снятии обвинений. Я сильно подозреваю, что Гуверу ужасно хочется продолжить столь дорогой его сердцу процесс, в свою правоту на котором он так сильно верит. Но Кауфман сказал «нет»; сказал, что эта маленькая вечеринка закончилась и лучше обойтись малой кровью, поскорее избавившись от такого неуправляемого ублюдка и его придурковатого клиента.
Когда все бумаги подписаны, Гарди обретает свободу. Последний год он провел в жестокой тюрьме – мне ли не знать! Но для невинного человека провести в тюрьме всего год – настоящее чудо при нашей системе. Тысячи таких томятся там десятилетиями, но это уже из другой оперы.
Гарди совершенно сбит с толку, не знает, куда идти и что делать. При выходе из кабинета Кауфмана я даю ему две двадцатки и желаю удачи. Его, не афишируя, отвезут в тюрьму забрать свои вещи, а оттуда мать отправит его в какое-нибудь безопасное место. Мы больше никогда не встретимся.
Он не благодарит, поскольку не знает, что сказать. Обниматься с ним на прощание мне не хочется, ведь душ вчера он не принимал, но мы все-таки коротко обнимаемся в узком коридоре под
