сил?
– Господи, нет! Равновесие философии.
Пирсон улыбнулся.
– Это звучит очень умно, Джордж, но опять-таки я не улавливаю вашу мысль.
– Я говорю о равновесии между двумя поговорками: «Сила есть право» и «Право есть сила». Обе эти пословицы – только полуправда. Но первая вытеснила вторую со сцены. А все остальное – ханжество. Тем временем, сэр, ваша церковь продолжает требовать наказания грешников. Где же здесь милосердие? Либо Бог вашей церкви немилосерден, либо ваша церковь не верит в своего Бога.
– Но ведь наказание не исключает милосердия, Джордж!
– В природе это исключается.
– Ах! Природа, Джордж, – вечно природа! Бог превыше природы.
– Тогда почему же он отпустил поводья и не управляет ею? Если человек привержен к пьянству или к женщинам, – милосердна ли к нему природа? Наказание, которое он получает, равноценно его распущенности; пусть человек молится Богу, сколько хочет; если он не изменит своих привычек, он не дождется милосердия. А если изменит, он все равно не будет вознагражден никаким милосердием: он просто получит от природы то, что ему причитается. Мы, англичане, которые всегда пренебрегали разумом и образованием, – много ли милосердия мы видим в этой войне? Милосердие – искусственное украшение, созданное человеком, болезнь или роскошь – называйте как хотите. А так вообще я ничего не могу сказать против милосердия. Наоборот, я целиком за него.
Пирсон еще раз взглянул на дочь. Что-то в ее лице тревожило его: то ли тихая сосредоточенность, с которой она прислушивалась к каждому слову мужа, то ли этот жадный, вопрошающий взгляд. И он пошел к двери, сказав:
– Вам нельзя волноваться, Джордж.
Он увидел, как Грэтиана положила руку на лоб мужа, и ревниво подумал: «Как могу я спасти мою бедную дочь от этого неверия? Неужели двадцать лет моего попечения о ней ничто перед этим современным духом?»
Когда он вернулся в кабинет, в его голове промелькнули слова: «Свят, свят, свят, милосерден и всемогущ!» Подойдя к стоявшему в углу пианино, он открыл его и стал наигрывать церковные гимны. Он играл, осторожно прикасаясь к стертым клавишам этого тридцатилетнего друга, который был с ним еще в годы учения в колледже, и тихо подпевая утомленным голосом. Шум шагов заставил его поднять глаза: вошла Грэтиана. Она положила руку ему на плечо и сказала:
– Я знаю, это причиняет тебе боль, отец, но ведь мы сами должны доискиваться до истины, правда? Все время, пока ты разговаривал с Джорджем, я чувствовала одно: ты не замечаешь, что перемена произошла именно во мне. Это не его мысли; я пришла сама к тому же выводу. Мне хотелось бы, чтобы ты понял: у меня свой разум, папа.
Пирсон посмотрел на нее с изумлением.
– Конечно, у тебя свой разум.
Грэтиана покачала головой:
– Нет. Ты всегда думал, что разум у меня твой; а теперь думаешь, что это разум Джорджа. Но он мой собственный. Когда ты был в моем возрасте, разве ты не старался всеми силами самостоятельно искать истину и не
