под ртутный фонарь перед мостом, зависший короной над шаром дорожного «кирпича», – и стоп, провалились. Туман, обнимавший нереальностью взоры, умножил разительность впечатления. Дело в том, что мост оказался точной копией моста с офорта Рембрандта «Six’s Bridge. 1645 (Cat. No. 284)», который не далее как месяц назад был срисован и приколот над столом. (Есть два верных способа погрузиться в медитацию: рыбалка и копирование рисунков Рембрандта.) Совпадение было совершенным не только в графической основе пейзажа. В уравнении по ту сторону знака равенства («кирпич»?) стояла и опорная конструкция ограждения, и арочный способ укладки бруса, и даже число – пять – пролетов, по которым подпирались перила…
По ту сторону Паски лучился из высоких окон деревенский дом. Из трубы густым, медленным столбом шевелился дым. В заросших морозным хвощом окнах виднелась наряженная конфетами и хлопушками елка, старинная мебель, книжные шкафы. В общем, если бы до того не случился Рембрандт, вышел бы чистый Л. Андреев.
Еще там в лесах, ежели углубиться на лесовозе по зимнику, лоси ходят – свободно, как гуси по Тарусе.
Ели, широкобокие, разлапистые, огромные как вертикальные веси, трещат под воеводской поступью – пушечно. На обратном пути от жилья радостно тянет дымком, но тревожна тишина запустения: волки подъели собак по деревням, «и некому распознать Улисса».
А вернувшись, парились ночью в баньке, что в озерных сугробах, под Большой Медведицей, до упаду – «по-черному», в дыму и саже, как кочегары на «Варяге»; и сигали «солдатиками» с бухты-барахты прям из предбанника – прежде лед в полынье разбил книжкой из рюкзака, – намеренно расколошматил «Форелью». (Тогда – не «Варяг»: «Тристан».)
В монастыре – зачем, собственно, и ехали – лазоревая роспись Дионисия. Трансцендентная настолько, что почти абстракция – где главное: не что изображено, а линейность кривизны, складки и минеральная, тектоническая симфония цветов – которая вызывает в помин В. Кандинского. Потом такого – немыслимого – цвета небо реяло над холмами под Козельском. Туманная пашня – борозды высоченных, перистых, чуть еще розовых от схлынувшего заката облаков. Цвет такой, будто свет его изнутри самого себя – света – светится; как у моря, в которое кануло солнце. Словно бы если разложить эманацию цвета на спектр, в нем бы чудом обнаружился так и не развернутый в веер – белый, светоносный сектор…
А еще навещали в том таинственном доме, что за мостом над Паской, научного сотрудника монастырского музея, по фамилии Шаромазов, с поклоном от приятелей. Жарко натопленный бревенчатый дом, бывшая школа; высоченные, под самый конек, потолки, огромные заиндевевшие окна, будто хрустальные витражи, построения антресолей, стеллажи с каталогами, библиотекой. Милейший человек, питерский – заведует в Ферапонтове всем Дионисием. Вручили ему фляжку сносного коньяка «Баку»; на этикетке мелькнула мне Башня, наследница похоронных обычаев зороастров, на которой в детстве мечтал сигануть вниз на рамочном параплане, чтоб разлететься над простором набережной и бухты; и – на задах
