почувствовал с невольным беспокойством, ведет она себя со мной, как со старшим братом, не видит во мне мужчину, любовника, верит, что я не опущусь до греховных притязаний. Глаз она не опускала, открыто и пленительно глядела на меня, смеялась шуткам, активно, заинтересованно принимала участие в разговоре, восхищенно восклицала или бросала краткие реплики, ведь весь вечер болтал, заливался я. Глядел я на нее влюблено, откровенно, не скрывал своих чувств, желаний, но взаимного соития глазами, как говорил Пушкин, не было, ни разу я не почувствовал такого ответного взгляда, хотя смотрела она на меня, повторяю, с некоторым восхищением, с симпатией, но доверчиво и кротко. Я решил проверить, не заблуждаюсь ли я? Может, она так же кротко, просто и спокойно, как пришла в мой номер, ляжет в мою постель. После какой-то шутки, когда она залилась смехом, я с невинным видом, снова как бы невзначай, взял ее руку в свою и, весь замирая, с особенной нежностью задержал на мгновение, в следующий миг готовясь поцеловать, но Таня спокойно, незаметным легким движением высвободила руку, продолжая смеяться, сделала это так просто и естественно, снова будто не заметив моего порыва. Я еще раз, теперь более откровенно, попытался перевести наши дружеские отношения в любовные и встретил не отпор, нет, а такое наивное недоумение, удивление в ее блестящих глазах, будто я, солидный мужик, в здравом уме, вдруг ни с того ни с сего среди бела дня на людной улице вздумал влезть на бетонный столб освещения. Взобраться на него можно. Но зачем? Для чего? Мне стало неловко от ее наивного взгляда. Мы посидели еще полчаса, я пошутил, что пора моим старым костям на покой, в постельку, и попрощался с ней.
– Ты, как вспоминается мне, ту ночь куролесил вместе с нами и провел ее, это я теперь хорошо помню, с Алиной, откуда же Таня взялась? – с некоторым недоверием спросил Олег.
– Да-да, ты прав… разве мог я уснуть в ту ночь? Я, конечно, проводив ее, пошел искать вас. Нашел и до глубокой ночи был у тебя на глазах. Не знаю, заметил ли ты, что печаль не покидала меня ни на секунду!
– Одно помню хорошо, как твою печаль пыталась развеять Алина. И уверен, что не ошибаюсь: ту ночь ты завершил в ее объятьях!
– Это так, так… Весь мой пыл, предназначенный Тане, приняла Алина… Ты не поверишь, но то была последняя ночь, когда я обнимал женщину, – вздохнул, усмехнулся грустно отец Михаил.
– А жена? – удивился Вдовин.
– Утром я встал с больной головой, с ощущением мерзости на душе, не физической мерзости, а нравственной. Было такое ощущение, что я кого-то предал, сделал кому-то преднамеренную подлость. Горько было, ужасно горько! Я не сразу разобрался в своей душе: вроде бы ничего необычного я не совершил – пил, гулял. Ну и что? Не первый же день я пил-гулял! И все же ощущение было такое, что я изменил Тане. Глупее придумать было невозможно. Кто она мне? И что она для меня? Жене я своей, как ты
