лабиринта крыш и шпилей храмов Лемберга в начале ушедшего века сначала набухал под лесами строек, а потом взорвался бутоном театр Оперы с необычно высоким куполом. Костелы и церкви, густо усеявшие панораму города и дававшие возможность общаться с Богом, недоумевали появлению еще невиданного храма искусств, где предстояло рождаться новым образам, созданным силой человеческого духа и таланта.
Воображение архитектора воплотило пышное увядание империи, характер своего времени, и здание расцвело, будто сентябрьская хризантема. Модный венский ренессанс, как губка, впитал все имперское разнообразие в помпезном облике театра, пышный фасад которого был щедро украшен балюстрадой и скульптурой. Венчали вход в театр крылатые музы, предрекавшие встречу с невиданной в те времена, но доступной даже простолюдинам, роскошью. Зрительный зал напоминал лиру с тремя полуокружностями балконов, украшенных декором и лепкой. Бронза и позолоченные детали интерьера, хрусталь, разноцветный мрамор и дорогие светильники сразу говорили переступившему порог театра, что открылись ворота в храм. И аллегорическая картина на занавесе со сценой в храме Аполлона настойчиво подсказывала, что здесь проросла античность и превратила театр в территорию свободы, где можно хоть на время освободиться от утомительной имперской строгости. В тяжелых позолоченных рамах зеркал посетителя встречало собственное отражение в непривычной роскошной обстановке. Белые рубашки, галстуки и модные нарядные костюмы подчеркивали особо торжественный настрой и значимость происходящего.
Тадей, сидевший в самом последнем ряду балкона, вытянул и без того длинную худую шею, пытаясь между темными силуэтами голов уловить тот счастливый миг, когда на сцене наконец появится знаменитая Примадонна. Пока что он восхищался грандиозным занавесом «Парнас», закрывающим еще молчащую сцену. Художник Генрик Семирадский за два года до кончины создал свое творение и подарил театру занавес, где торжество античности и классицизма достигло апогея.
На занятиях в академии Тадей бесконечное количество раз делал эскизы с гипсовых копий античных героев и богов, слушал длинные и скучные поучения профессоров, с брюзжанием прославлявших недостижимое мастерство древних мастеров-чудотворцев. «Парнас» был действительно бесподобен: яркое и сочное сочетание красок поражало; оцепеневшие зрители сразу попадали в объятия девяти муз среди классической архитектуры и итальянских пейзажей. Возле алтаря Аполлона Дельфийского мчалась четверка лошадей, запряженная в колесницу с зажженным факелом. Пред алтарем пророчествовала Пифия, жрица Аполлона, подняв руки и окутывая своим туманным взглядом каждого зрителя.
Потрясенный, Тадей даже в последнем ряду самого удаленного от сцены балкона ощущал трепет и восхищение.
– Надо же, – он проглотил комок, застрявший в пересохшем горле, и представил величие происходящего. Работы самых известных художников в основном хранились в частных коллекциях богачей и аристократов или в редких и полупустых залах
