защищать своих парней. Так что, если вас кто решит прижать, вы мне скажите, я разберусь. Работа у меня такая.
На следующий день Медные Лбы неохотно выплатили дань. Последний юнец, высыпав в ладонь Жана пригоршню медяков, чуть слышно пробормотал:
– Ты обещал помочь, если к нам приставать начнут… Сегодня утром наших поколотили, Черные Нарукавники, с северного причала.
Жан, пересыпая монеты в карман, понимающе кивнул. Следующим вечером, наведя справки, он отправился на северный причал, в таверну под названием «Полная чаша». Таверна и в самом деле была полна – в ней собрались семь или восемь сомнительных типов с засаленными черными повязками на рукавах; других посетителей не было. Жан переступил порог, захлопнул дверь и запер ее на тяжелый деревянный засов. Молодчики подозрительно уставились на незваного гостя.
– Добрый вечер, – улыбнулся Жан и с хрустом размял пальцы. – А вот скажите, кто в Черных Нарукавниках наиглавнейший мерзавец?
На следующий день Жан пришел к Медным Лбам за данью; лоскут, пропитанный целебной мазью, обвивал разбитые в кровь костяшки правой руки. Юнцы с небывалой готовностью выплатили дань, а некоторые даже осмелились звать Жана Таврином.
Локк, позабыв о данном обещании, израненную руку разминать не стал.
Скудный запас денег он тратил на вино и вливал в себя неимоверное количество дешевого местного пойла, ядовито-лилового, воняющего скипидаром. Вскоре комната в «Серебряном светильнике» насквозь пропиталась едким запахом. Локк уверял Жана, что пойло приглушает боль. Однажды Жан, не выдержав, язвительно заметил, что боль загадочным образом усиливается соразмерно растущему числу пустых бутылок и бурдюков. Приятели разругались, точнее, продолжили вялотекущую ссору, – и Жан уже не в первый раз, гневно хлопнув дверью, выскочил из комнаты.
Поначалу Локк заглядывал в таверну постоялого двора, играл в карты с посетителями, уныло мошенничая и привычно подтасовывая колоду здоровой рукой. Заметив, что посетителям прискучило его шулерство и дурное расположение духа, он снова заперся в комнате на третьем этаже и напивался в одиночестве. Еда и чистота ему претили. Жан пригласил местного лекаря осмотреть раны приятеля, но Локк обрушил на беднягу такой поток грязных оскорблений, что Жан едва не сгорел от стыда, хотя и сам обладал немалым запасом изобретательных ругательств, способных разжечь отсыревший трут.
– Ваш друг пропал бесследно, – заявил лекарь. – Похоже, его живьем сожрала тощая безволосая обезьяна, из тех, что водятся на Окантских островах. Кроме визга, от него ничего не добьешься. А прежний лекарь что говорил?
– Мы с ним в Талишеме расстались, – ответил Жан. – Боюсь, поведение больного вынудило беднягу прервать увеселительную морскую прогулку.
– Как я его понимаю! – вздохнул лекарь. – Что ж, из сочувствия к вашим невзгодам платы я с вас не возьму. Вам деньги нужнее – на вино или на отраву.
Общество Локка настолько опротивело Жану, что он почти
