и сил. Я был словно жук на лобовом стекле автомобиля, ничтожный перед силой могучих дворников, норовящих раздавить его в кашу. Что бы я ни делал – мой противник был слишком силен и могуч. А я остался совсем один, пускай и с дорогим адвокатом. Я как Давид – только вот Голиаф вооружился пушкой. Жизненные силы мои утекли столь стремительно, точно кто-то выдернул пробку – и холодная темная мгла окутала меня целиком. Я впустил в свое сердце надежду, хотя не должен был. Она всегда ведет к одному и тому же: усиливает неизбежное разочарование. Стоило уже зарубить это себе на носу, ведь я усвоил этот урок еще тогда, когда Дебора наконец появилась и разбила мои надежды в пух и прах. Я остался один-одинешенек в мире, который хотел лишь одного: забрать мою жизнь – нанести поражение. У врага – все оружие, это он придумывает правила, он всегда побеждает. Я падал на дно, и ожидать иного исхода было глупо и наивно. Нужно просто свыкнуться с мыслью, что мне повезет, если остаток жизни я проведу за решеткой. Это случится, этого не избежать. Что толку притворяться, трепыхаться и противиться. Все, кому я дорог, либо мертвы, либо от меня отвернулись; и что хуже всего – я их за это не особенно-то винил. Я заслуживал изгнания и заточения вместе с другими чудищами. Я такой же, как они, просто повезло мне больше. Неплохой у меня вышел забег, дольше, чем у других, но теперь он окончен. Прими, привыкни, позабудь.
Я снова плюхнулся на кровать. По крайней мере этот матрас толще, чем матрас у меня в камере. Я откинулся на подушку, решив в последний раз насладиться удобствами этой большой, роскошной и мягкой кровати, прежде чем меня навсегда запрячут за решеткой. К сожалению, у этого матраса была какая-то необычная форма; он, точно глубокая тарелка, проваливался в середине. И только я на нем вытянулся – как сразу скатился в его углубление. Но даже так и то лучше, чем в «СИИТГН», поэтому я чуть повертелся и устроился поудобнее. Получилось. Очень приятно, хотя и пришлось свернуться калачиком. Как же жалко будет оставлять все эти удобства!
Я постарался выжать из себя последние силы к сопротивлению, чтобы избежать тюрьмы и наслаждаться этой роскошью свободы когда вздумается. Разве свобода не заслуживает немного стараний? Ведь она сулит не только мягкие вогнутые матрасы, но и другие награды, гораздо более дорогие сердцу Декстера. Еду, к примеру. Уж за нее-то стоит сражаться. За по-настоящему вкусную еду во всем ее чудесном разнообразии и в любое время суток…
Тут в голове у меня вспыхнул образ Декстера-супергероя с мечом и накидкой, доблестно сражающегося за честь пиццы – а такое сложно принимать всерьез. К тому же еда никогда больше не будет такой вкусной, какой была каждый вечер у Риты, – ведь Рита мертва, убита моей идиотской бездарностью.
Еда была еще лучше у моей подружки с большого экрана и моего билета в новую ослепительную жизнь – Джекки Форест, которую убила все та же чистая, слепая, ошеломляющая глупость Декстера. Рита и Джекки – обе мертвы, и их смерть на моей совести, – а все из-за моей чудовищной, бездумной, самонадеянной глупости; я убил их, почти как застрелил на месте. И вся вина на мне, на моей идиотской безрукости.
Это так я собрался взбунтоваться
