и ту же черную трофейную комбинацию и фильдеперсовые чулки.
Я, большая любительница подслушивать, знала об их личной жизни почти всё.
Ах, какие они были чýдные, как изо всех сил противостояли ужасу тогдашней жизни!
У химички сидел отец, у англичанки и исторички – мужья.
Директриса Вера Петровна вообще-то должна была их уволить, как и мою маму, но она этого не делала, а маме сказала, когда та, после ночи ареста и обыска, пришла заплаканная: «Теперь тебе надо работать за двоих».
У директрисы при школе была квартира, как в стародавние времена, ее тихий деликатный муж в чеховском пенсне на шнурке преподавал нам географию, и одно время в нашем классе учился их сын Юра.
Он был робким очкариком и умницей, и, видимо, в мужской школе его тиранили.
Учительница музыки – карлица Маргарита Ивановна – тоже приводила на уроки своего хорошенького, кудрявого, неведомо от кого прижитого сыночка.
У Маргариты был волшебный голос и бесконечная доброта, обращенная ко всему миру.
Но особенно она выделяла мою подругу Инну Макарову. Инну выделяли все, даже приблудный скрипач Сергей Филиппович Иванский, мучивший богатеньких учениц концертом Рединга, чтобы сводить концы с концами, – даже он занимался с Инной бесплатно.
Сергей Филиппович жил на углу Садовой и Дмитровки в огромной коммуналке в старинном доме, занимал с женой комнату, а его отец спал в стенном шкафу в коридоре.
Сергей Филиппович знавал лучшие времена, носил крахмальную манишку и пришитые к рукавам ситцевой рубашки крахмальные же манжеты, а над роялем висел большой портрет Элеоноры Дузе в красивой раме.
А Инну поцеловал Бог, она была талантлива во всем: в пении, в рисовании, в игре на скрипке.
Я очень любила ее и признавала без зависти ее очевидные достоинства, но дружба кончилась неожиданно и непонятно.
Однажды на перемене Инна отвела меня в конец коридора, где сквозь зашторенные стеклянные двери кабинета физики проникали солнечные лучи (помню как сейчас, будто не прошла вечность), и сказала как-то слишком отчетливо.
– Моя мать проститутка, – сказала она. – Она любовница своего начальника.
Отца у Инны тоже не было, а мать служила секретаршей у какого-то министра.
Мне ужасно не понравилось сообщение, и не только потому, что проституток я представляла курящих, с подбитым глазом, а мать Инны была тоненькой, с ямочками на щеках, веселой и ласковой, – мне не понравилось, как Инна это сказала.
Мне не нужна была такая искренность, такое доверие, и Инна это почувствовала.
Наверное, я была неправа, но, к удивлению всего класса, мы разошлись спокойно и бесповоротно.
Теперь по долгу службы я бываю в доме, где она жила когда-то. Дом переделали под офисы, но высокие, на два этажа, окна на лестнице остались, и всякий раз, когда я поднимаюсь тяжело в свой департамент, я вспоминаю, как мы стояли у этого окна с Инной, а ее мать в какой-то очень милой
