огда здесь никого не бывает. Пусть изнемогает от вопроса, кто на такое осмелился…»
Когда меня завели к нему, он даже не поднял головы, слегка кивнув дежурному сержанту. Он сосредоточенно писал, лежа грудью на столе. У него тоже не оказалось таблетки аспирина. Ясное дело, у него здесь не аптека.
Конвойный забрал наручники и вышел. Опер достал из стола свои и, не долго думая, прицепил меня за правую руку к трубе отопления, затем продолжил писанину.
«Он думает меня обломать. Возможно, дело дойдет до применения «кодекса», – медленно ворочались мысли. Некоторым операм в ум не приходит вести беседы с задержанным. Такому легче взять в руки том комментариев к Уголовному кодексу и ударить раза два по строптивой голове. Внешних следов никаких, зато черепок после этого гудит, как колокол. Впрочем, подобные последствия не входили в мои планы. Дело в том, что меня даже не спросили, хочу ли я к ним сюда. Когда всё случилось, я даже не успел назваться. Вначале, когда подъехала милицейская машина, я не смог этого сделать, потому что за мной наблюдали двое типов из «Мерседеса».
Меня посадили в машину, привезли в поселок и воткнули в одну из камер, не обронив ни слова. Меня бросало то в жар, то в холод, верхняя губа ощущала выдыхаемый из носа воздух – это были явные признаки подступающей лихорадки.
– Мне бы таблеточку аспирина… – снова сказал я. – У меня жар.
– Я же сказал! – последовал жесткий ответ.
– В таком случае мне хотелось бы напомнить о презумпция невиновности… – продолжил я, надеясь на взаимность.
Опер молча давил грудью стол.
– Почему вы молчите? Вы должны исходить из того, что я в этом деле…
– Не пришей кобыле хвост?
– Именно… Вы должны предполагать…
– Должен, но не обязан! – оборвал он меня. – Я исхожу из собственных убеждений. Ты оказался на месте, ты оказал сопротивление работникам милиции! У тебя нет при себе документов!
– И что?
– На твоей одежде обнаружены следы, так что подумай, о чем я должен предполагать…
– Вот оно как…
– Кроме убийства, мы повесим на тебя все кражи, какие там совершались – больше там некому… Бродяга ты несчастный… Сейчас мы тебя обкатаем, пальчики снимем… Глядишь, оно и выплывет…
– Понятно…
Я мог признаться оперу, кем являюсь на самом деле, однако после такого признания моя дальнейшая судьба оказалась бы под большим вопросом: я мог не дожить до следующего утра.
«Надо молчать, – решил я. – Здесь родная земля, но здесь всё чужое, включая и правовое поле. Здесь никто не поможет. Правовое поле… Будто на нем можно пахать…»
Вошел тот же сержант, и я понял, что сотрудников всего двое в этом забытом богом государственном учреждении.
– Обкатай. И пальчики мне на стол. Срочно! – велел опер. Он не хотел со мной разговаривать.
Сержант мрачно блестел глазами из-под козырька. Перспектива пачкать свои руки явно его не устраивала. Черная краска плохо отмывается. Еще не известно, удастся ли снять отпечатки с первого раза.
Пыльными деревянными ступенями мы опустились в дежурную часть. Над обшарпанным пультом, переданным, вероятно, из районного отдела как списанная материальная часть, висели часы-ходики с гирями. Совсем как когда-то у нас в деревне, в Нагорном Иштане. На часах было около трех. В боковой комнатке с распахнутой дверью что-то булькало на электрической плитке. В помещении вкусно пахло.
Служивый готовил для себя обед.
– Потом обкатаешь, начальник, – бросил я на ходу. – Обед ведь не ждет…
Мы остановились в конце коридора у маленького столика. На нем лежали: резиновый валик, испачканная черной пастой стеклянная пластина, мятая дактокарта и затертая тряпка.
Сержант оглядел свои ладони и выговорил:
– Посиди пока.
Тяжелая дверь вновь замкнулась у меня за спиной, щелкнув замком. В камеру доносились отдаленные звуки: «командир» готовил себе пищу.
Конечно, я мог бы сказать, что на соседней улице, но только под другой фамилией, живет моя матушка. Разуметься, старушка прибежала бы, принесла сыну корм. И уливалась бы слезами. Я ничего им не сказал. Ни о звании, ни о должности, которую до сих пор занимаю. Почему-то нет желания говорить здесь о себе. Может быть, подозрения мои напрасны, и это лишь игра. Наверное, это игра. И мне интересно, чем она закончится. Меня волнует финал. Возможно, он окажется плачевным. Тем не менее существует же презумпция… Неужели этот принцип здесь отдыхает?
Я опустился на голые доски, положив в изголовье куртку. Голодному полезно спать, потому
