это время «железными ночами», когда зима не хочет уходить, а весна не может прорвать ее оборону. Почва еще не оттаяла до конца. Дни остаются сырыми и короткими, а ночи – холодными и долгими. И Крис погрузился в депрессию. Причем выглядела она как обвинение в том, что это я притащила его в такую глушь, где нет современных удобств, и вырвала из знакомой обстановки, поскольку сама была шведкой, а ферма находилась в Швеции. Хотя, на самом-то деле, решение мы принимали вдвоем в отчаянной попытке выпутаться из беды. И выбора у нас не было. Мы должны были приехать или сюда, или никуда. Продав ферму, мы выручили бы за нее сумму, которой нам хватило бы на два или три года жизни в Англии, а потом – ничего.
Однажды вечером я поняла, что с меня хватит его страданий. Фермерский дом оказался невелик – потолки в нем низкие, стены – толстые, а комнаты – маленькие, так что мы все время проводили наедине друг с другом, загнанные в ловушку ненастной погодой. Центрального отопления у нас не было. В кухне у нас стояла железная плита, на которой можно было печь хлеб, готовить еду и кипятить воду, – главный организм и сердце всего дома. Если Крис не спал, то сидел перед ней, протянув руки к огню, изображая вселенскую скорбь. Терпение у меня лопнуло, и я накричала на него, требуя, чтобы он перестал вести себя как приговоренный к смерти, а потом выскочила наружу, с грохотом захлопнув дверь за собой…
Я представил себе мать, кричащую на отца, и изменился в лице.
Даниэль, а чему ты удивляешься? Мы с твоим отцом спорим и ссоримся, не часто и не регулярно, но, как и всем нормальным людям, нам случается выйти из себя. Мы просто старались делать это так, чтобы ты ничего не слышал. Ребенком ты отличался чрезвычайной чувствительностью. Стоило кому-либо из нас повысить голос, как ты начинал плакать и долго не мог успокоиться. Ты не мог заснуть. Отказывался есть. Как-то за завтраком я стукнула кулаком по столу. И ты последовал моему примеру! Ты принялся колотить своими маленькими кулачками себе по голове. Нам пришлось взять тебя за руки, чтобы ты остановился. И тогда мы очень быстро научились сдержанности. Мы скрывали свои разногласия и разбирались с ними только тогда, когда тебя не было рядом.
Несколькими словами мать безжалостно разрушила картину нашей безоблачной семейной идиллии. Я совершенно не помнил, чтобы мне случалось вести себя подобным образом – бить себя по голове, отказываться от еды, не спать и бояться родительских ссор. Я-то думал, что родители добровольно дали клятву всегда и неизменно сохранять спокойствие. Оказывается, правда заключалась в том, что они были вынуждены оберегать меня не потому, будто считали, что так будет лучше, а потому, что я требовал мира и тишины как необходимых условий моего существования, таких же самых, как еда или тепло. Покой в нашем доме в равной мере определялся моей слабостью и их силой. Мать взяла меня за руку:
– Пожалуй, я сделала ошибку, приехав сюда.
Даже сейчас она беспокоилась о том, что я могу не справиться
