стволами склоняются к одноэтажным деревянным домам. А посмотришь внимательнее – ни деревьев, ни этих старых домов – только длинная девятиэтажка и разноцветные автомобили… Впрочем, вздор. Вот же специально кто-то выпилил в заборе выемку для наклонного ствола старого, морщинистого тополя! Вот же крона его простирается над двориком и крыльцом, а вот палисадник с травой и песочницей – и кто это там, в песочнице, с коленями, перепачканными песком и глиной, убеждает кого-то горячо, взмахивая рукой и откидывая чёлку? Я?!..
…Я растерялся. Память была сильнее всего остального – она просто сметала всё на своём пути – и этот поезд, и этот тамбур, и меня самого, почти взрослого, уставившегося во тьму ночи и в бледные, плывущие на горизонте огни… И – другого – тоже меня, того, кто всё это пишет… Всё смела напрочь. Но и сама не выдержала своего собственного напора, сверкнула как поверхность громадного мыльного пузыря – пузырь лопнул – и остался только прозрачный, разряжённый воздух внутри и снаружи.
Я растерялся. Я, кажется, перестал понимать самые простые вещи.
Например, зачем я еду теперь в Питер? Почему именно я, а не кто-то другой? Разве не мог бы кто-то другой теперь носить моё имя, ждать встречи с Витькой, горевать о ссоре с девушкой Алисой? И почему именно вот этого меня я чувствую собою и называю местоимением первого лица единственного числа именительного падежа, когда говорю что этот самый «я» поехал или пошёл туда-то и туда-то, или сделал то-то и то-то? Дурацкий, ненужный вопрос? А по-моему, это все остальные вопросы дурацкие, если на этот не отвеченно.
А на этот – не отвеченно.
Да и как на него можно было ответить теперь, когда никакого поезда, никакой девушки Алисы, никакого Витьки – ничего этого во мне не было – а была – и дышала во мне – степь бескрайняя, звёздная, незнакомая, напоённая странным, неведомым, оранжевым ветром, глядящимся, словно в зеркало, в резкий глубокий закат. И был океан безбрежный и бездонный, распростёртый куда-то, неведомо куда и неведомо когда, веющий бризами, дыханием своим накатывающий на берега облаков…
Всё это только одно мгновение, один штрих в пространстве, но это мгновение и этот штрих никогда не кончаются и не могут кончиться, потому что не ведают – что такое конец. Здесь нет и не может быть никаких циферблатов, никаких двенадцати часов, никаких перекрещённых латинских букв – и вообще – никаких букв и цифр. А что же здесь есть? Или кто?
Тогда представился мне человек, юноша, почти мальчик, живущий на нашей планете давным-давно. И его мама представилась. Будто бы кочуют они уже много веков из города в город, и всегда оказывается почему-то, что живут они на шестом этаже в какой-нибудь пятиэтажке. Причём мама ничего не замечает.
А дальше начиналась история мальчика – как он здесь появился и для чего, и какие с ним приключаются вещи.
Стало мне, например, ясно, что он может делать некоторые чудеса – но не всякие, и вообще – с его
