резонаторы. Со степенями свободы: от любви до греха. Если резонатор звучит на обеих частотах, он разрушается. Он – а не любовь и не грех.
Кто-то помог потом. Я не знаю кто. Кто-то молился за нас Богу, или кто-то, кто сам – Бог, просто помог.
…Итак, я пил уже пятую или шестую чашку чаю, и очень не хотел домой, потому что было удобно и комфортно. И хотя пластинку переворачивали уже не в первый раз, а в стенку время от времени стучали – и сообщали нам – сколько времени – было абсолютно ясно, что если что-то и заставит меня встать и пойти домой, то это только чувство долга. А оно сегодня что-то не торопилось. Не торопилось, не торопилось – а потом и говорит человеческим голосом:
– Ну ладно. Пожалуй, пойду.
Оказалось, это мой голос.
И вот мой длинный шарф, и поцелуй у двери, и эта нелюбовь не хуже, чем любовь.
А что ещё скажешь, ну просто стихи такие, вероятно, дурацкие.
Перевалило заполночь, и все троллейбусы уходили в парк на повышенных скоростях.
Предстоял путь пешком.
Я вышел из подъезда, и ветер сразу осыпал меня ворохом сухих листьев.
В голове ещё играла музыка, а на губах ещё не простыл вкус поцелуя, но ветер как ударил меня… И ещё раз, в лицо, прямо в губы, а потом – по щекам – с одного боку, потом с другого. И опять по губам! А потом неожиданно как толкнёт в спину – да такой плотный! Да так сильно!
Он словно хотел сказать – без любви целоваться? На, получай… С ней целоваться? На, ещё получай, по щекам получай!..
Нет, я его прекрасно понял, этот ветер. Я и сам знал, что так нельзя – не почему-нибудь – а просто, нельзя и всё.
«Это я сам себе надавал ветром по щекам?» – думал я, и ещё я думал, точнее, говорил про себя: «Я больше не буду, ветер…» – и это было глупо, наверное, и, может, я всё выдумал, но по-моему следующий порыв был похож на слова. И слова были:
– Попробуй ещё только хоть раз.
И жёсткий, хотя и чуть мягче предыдущих, толчок в лицо – и сразу – в спину.
…А потом я шёл по городу и ни о чём не думал. Точнее, я думал, наверное, но это всё было только одно слово: ветерветерветерветерветер… – и так бесконечно, только с каждым повтором и с каждым порывом что-то освобождалось во мне всё больше и больше, словно разматывалась длинная, липкая паутинная верёвка, петлями падала позади, и всё меньше витков оставалось на мне, и я становился всё легче и легче, а сердце билось всё горячей, и небо летело навстречу прядями низких туч, и листья шуршали и бились во тьме, и музыка делала шаги по одной из невиданных лестниц, и скорость её всё возрастала, а горло саднило от странных слёз, каких я раньше не знал.
Я вышел на угол узенькой улицы, перегороженной покосившимися бетонными столбиками. Помедлил и решил пройти за эти столбики.
Есть такие улочки: глянешь – и пройдёшь мимо, а потом всегда думаешь – а что, если бы свернуть? Странно,
