ажно, как часто я их слышу.
– Говорят, отец застал ее сразу после случившегося.
Я отхожу от автомата для разливания пунша. Панель золотого цилиндрического устройства открывается сбоку. Высовывается металлическая рука, подхватывает из-под трубочки мою фарфоровую чашку и возвращает ее на стол.
– Но не можете же вы верить, что она виновата! – произносит вторая леди. Она стоит достаточно далеко, и я с трудом различаю ее слова в шуме заполненной людьми залы. – Мой отец говорит, что она, должно быть, видела, что произошло, но, безусловно, вы не считаете, что…
– Что ж, мой брат присутствовал в прошлом году на ее дебюте, и он сказал, что она была полностью покрыта… и по локоть в… Пожалуй, я не буду продолжать. Слишком ужасно.
– Власти настаивают на нападении животного. Даже маркиз Дуглас подтвердил это.
– Он не мог обвинить собственную дочь, не так ли? – отвечает первая. – Ему следовало бы отправить ее в сумасшедший дом. Вы знаете, что она…
Ее голос опускается до шепота, и конец фразы расслышать не получается.
Я сжимаю ткань своего платья. Если бы не толстый шелк, мои ногти впились бы в кожу. Это все, что я могу сделать, чтобы не выхватить пистолет, спрятанный под нижней юбкой.
«Ты в порядке, – говорю я себе. – Ты не злишься. Это всего лишь стайка тупиц, которые не стоят того, чтобы на них злиться».
Но тело меня не слушается. Я сжимаю зубы и отпускаю платье, чтобы прижать большой палец к ускорившемуся пульсу на запястье. Сто двадцать ударов спустя он все еще не замедляется.
– Итак, – слышу я голос рядом со мной. – Ты собираешься взять немного пунша или будешь весь оставшийся вечер рассматривать автомат?
Моя подруга, мисс Кэтрин Стюарт, награждает меня ободряющей улыбкой. Она, как и всегда, прекрасна в шелковом платье цвета розовых роз. Ее белокурые локоны, идеально уложенные, блестят в свете ламп, когда она наклоняется, берет со стола чистую чашку и протягивает мне.
Мое дыхание стало вполне различимо рваным. Совершенно раздражающая подробность. Я надеюсь, что она этого не заметит.
– Рассматривание неодушевленных предметов в последнее время стало моим любимым времяпрепровождением, – говорю я.
Она неторопливо разглядывает меня.
– О! А мне показалось, что ты прислушиваешься к разговору по ту сторону стола с напитками.
Стайка дамочек дружно ахает. А я задумываюсь о том, какую вину мне припишут на этот раз, – помимо очевидной, конечно же.
Нет, лучше не думать об этом. Если продолжу, мне придется прибегнуть к угрозам телесных повреждений, я могу даже вытащить пистолет. А если я его вытащу, меня действительно упекут в сумасшедший дом.
Я подношу чашку под трубочку и нажимаю на кнопку автомата сильнее, чем следует. Клубы пара бьют вверх, пунш льется, наполняя чашку почти до краев. Я делаю глоток.
Вот ведь черт! Пока что ни единого намека на виски. Наверняка же кто-то принес его во фляге, чтобы спасти всех нас от скучной беседы. Кто-то всегда так поступает.
– Нет остроумного ответа? – спрашивает Кэтрин, прищелкнув языком. – Должно быть, тебе нездоровится.
Я смотрю на сплетниц. Три юные леди одеты в почти неотличимые платья, каждое из которых украшено разноцветными лентами и цветочными узорами. И ни одной из них я не знаю. У той, что шептала, темные волосы убраны с лица и зачесаны назад, только одинокий локон спадает на плечо.
Она встречается со мной взглядом. И поспешно отводит глаза, что-то шепча своим собеседницам, которые еще пару мгновений глядят на меня, прежде чем отвернуться. Достаточно долго глядят, чтобы я заметила, как их черты искажает потрясение, слегка приправленное злобой.
– Ты только взгляни на них, – говорю я. – Тебе не кажется, что эти дамы готовы к кровопролитию?
Кэтрин прослеживает мой взгляд.
– Мисс Стэнли всегда готова. И если глаза меня не обманывают, ее когти уже выпущены. Ты смогла разобрать, что она говорила?
Я выдыхаю громче, чем следует, и пытаюсь успокоиться. Внутри меня есть место для гнева – могила, которую я выкопала, чтобы похоронить его глубоко внутри. Этот ежедневный контроль помогает мне вести себя подобающим образом и ослепительно улыбаться, даже изображать вынужденный звонкий смех, который отчасти скучен, даже глуп. Я никогда не смогу показать настоящую себя. Если я это сделаю, они поймут, что я намного ужаснее той женщины, которую они себе придумали.
Призвав все свое самообладание, я отпиваю еще пунша.
– Что я само олицетворение грации, – язвительно отвечаю я. – Тебе хорошо известно, что она сказала.
– Чудесно! –
