Но отличие в том, – добавлю от себя, – что в отношении изобразительных искусств имеет место, с одной стороны, выделение ярко индивидуализированного восприятия реальности из привычного нам «обесцвеченного видения», а с другой стороны, концентрация этого восприятия и подача его «квинтэссенции».
Вчитавшись повнимательнее в строки Бергсона, можно прийти к выводу, что в случае с поэтами речь идет об усилении мыслей и чувств, которыми мы обладаем в целостности, хоть и в ослабленной форме. А в случае с художниками Бергсон, в сущности, говорит о противоположном: о выделении из целостного, но обезличенного видения конкретного взгляда, который внезапно вспыхивает, подобно цветному лучу при расщеплении белого света[797]. Для поэтов задача – усилить ослабленное, для художников – собрать рассеянное. Оригинальное видение живописца «было для нас видение блестящее и рассеивающееся, затерянное в массе тех одинаково блестящих, одинаково рассеивающихся видений, которые, подобно „dissolving views“[798], незаметно сменяются одни другими в нашем повседневном опыте и составляют, благодаря их взаимной интерференции[799], то бледное и обесцвеченное видение, какое мы обыкновенно имеем от вещей. Художник его выделил; он так фиксировал его на полотне, что отныне мы не сможем не видеть в реальности того, что видит он сам»[800]. В конце концов, зрение – привилегированное чувство в сравнении с другими сенсорными способностями; не потому ли именно в искусстве живописцев наиболее ярко заметны соответствия философскому мировидению Бергсона?
Каким же способом, по Бергсону, удалось художнику «зафиксировать на полотне» свое оригинальное видение? Предложу следующую интерпретацию бергсоновских высказываний. Ключевым для этой интерпретации будет тезис философа о том, что истинный художник «отдается созерцанию красок и форм, и так как он любит краски для красок, формы для форм, так как он воспринимает их для них самих, а не для себя, то он видит внутреннюю жизнь вещей, просвечивающую через их формы и краски»[801]. Примерами достижения бергсоновского идеала могут служить некоторые живописцы его эпохи. Скажем, Жан Ренуар, свидетельства которого об отце настолько же точны, насколько и поэтичны, замечает: «…вопрос „сюжета“ мало его занимал. Он как-то мне сказал, что жалеет, что не писал одну и ту же картину – он подразумевал сюжет – всю свою жизнь. Тогда он мог посвятить себя целиком тому, что является изобретением в живописи: соотношению форм и цветов, бесконечно варьируемых в одном и том же мотиве, изменения, которые видишь гораздо лучше, когда не надо думать о мотиве»[802]. А вот суждение Л. Вентури о Клоде Моне: «Без сомнения, Моне был гением изобретательности в области видения. Он умел найти в соотношениях света и цвета нечто такое, что никто до него не замечал. Сосредоточив все внимание на свете и цвете, он нашел форму, наиболее приспособленную для передачи свето-цветовых валеров, которые он поднял на недосягаемую высоту, абстрагировав их от других
Является ли отмеченное различие деятельности поэтов и художников различием «по степени» или «по природе»?
Англ. – рассеивающиеся представления.
Эта метафора Бергсона оправдывает мое дальнейшее обращение к образу спектра для иллюстрации особенностей живописного видения реальности.
